Согласно Роту, подъем расистского движения и в Германии, и в Испании явился результатом одной и той же причины — устранения ограничений в правах евреев (в Испании, разумеется, когда евреи уже крестились). За этим последовало освобождение «скрытых, подавленных способностей евреев, которые «рванулись вперед» с огромной силой. Внезапное «преимущество части населения», которая раньше считалась неполноценной, «вполне естественно… раздуло ревность», и эта ревность искала себе оправдание «не в религиозных верованиях, как раньше, а в этническом происхождении»[3351].
Похоже, что Рот верит в то, что в обеих странах существенная экспансия «части населения» во все сферы национальной жизни имела место после того, как «была сломлена сегрегация», и расовая теория возникла как реакция на эту экспансию. Это описание эволюции расизма явно неточно в отношении Германии, потому что немецкий расизм появился задолго до того, как «подавленные способности» немецкого еврейства были освобождены и «рванулись вперед» во всех направлениях, отсюда «ревность» едва ли могла быть причиной зарождения и подъема расовой теории в Германии. Тем, что помогло ей проявиться там, было, совершенно очевидно, ослабление религиозного фактора как барьера на пути к еврейскому социальному равноправию, страх многих немцев, что это равноправие приведет к полной ассимиляции евреев в немецкой культуре и наконец к их этническому слиянию с немцами. То, что этот страх не был абсолютно беспочвенным, было обозначено прогрессом еврейской культурной ассимиляции и «эпидемией крещений» среди немецких евреев, вспыхнувшей в начале XIX в. (около 1805 г.).
Прослеживая антиеврейские беспорядки в Германии, Берне написал в 1919 г., что «даже самый злобный лицемер не смеет сказать, что он преследует еврея из-за его религии»[3352]. Это было в основном из-за падения влияния религии в Германии и потому, что антиеврейские силы в этой стране должны были считаться с сильным европейским либеральным движением, провозгласившим религиозные различия недостаточными для оправдания продолжающейся дискриминации против евреев. Немецкие антиеврейские агитаторы того времени, такие как Рюс, Шойринг, Фрис и другие, искали поэтому способ укрепить религиозное различие другим барьером, казавшимся им непреодолимым — то есть тем, что евреи якобы являются низшей расой и это должно исключить их равноправие с немцами. Так расизм послужил заслоном на пути к еврейскому равноправию и, если смотреть на это шире, препятствием к их решительным попыткам войти в немецкое общество.
Немецкая расистская кампания против евреев, которая развилась в первой половине XIX в., не могла остановить прогресса в еврейской эмансипации. Однако чем более явным становился этот прогресс, тем резче становилась расистская агитация, вторгаясь во все более широкие и высокие сферы немецкой культуры, гуманитарных и точных наук в сороковых годах[3353]. «Национал-социализм, — сказала Э. Штерлинг, — взял большинство своих лозунгов из германомании и фанатичного крыла [немецкого] консерватизма раннего XIX в.»[3354]. Это, в общем, правильное наблюдение, хотя и нуждается в некотором пояснении[3355], но из этого не следует, что влияние этих учений постоянно возрастало, потому что в упомянутый период Германия была также охвачена международными социальными, интеллектуальными и политическими течениями, по большей части антирасистскими, и первая расистская атака на евреев Германии (1815–1850 гг.) не сумела достичь своей главной цели.
Более того, благодаря этим антирасистским силам немецкие евреи добились своей эмансипации (1860 г.), и между 1860 и 1880 гг. еврейское проникновение в немецкое общество продолжалось во всех направлениях. В этот момент была предпринята вторая расистская кампания, которая, хотя и сдерживаемая в различных областях, все же сумела завоевать новую территорию и подготовить почву для третьей и окончательной, расовой атаки на немецкое еврейство (атаки, начавшейся после Первой мировой войны). Для нас важно заметить, что в Германии расистская кампания была отмечена постоянным и всевозрастающим отделением от религии, или, скорее, от религиозных соображений. Соответственно, еще применяя на первой стадии христианские теологические аргументы, уже на второй стадии расисты пользовались ими значительно меньше, а на третьей — эта кампания практически полностью отделилась от христианства. Вот тогда она и достигла своей цели.
Если приведенные выше ремарки Рота не могут объяснить подъема расизма в Германии, то другие его соображения (которых мы коснемся ниже) не могут объяснить появления расизма в середине XV в. в Испании. Правда, когда расизм вспыхнул там (как теория), «экспансия» марранов уже имела место и реакция «ревности», несомненно, была заметна. И все же мы не считаем, что это должно было изменить оправдание этой ревности, а именно почему это оправдание перестало в основном базироваться на религии — или, скорее, на дурном религиозном поведении марранов — и сконцентрировалось на их «этническом происхождении» как основной причине для преследования. В конце концов, в отличие от Германии XIX в., Испания XV в. была глубоко религиозной страной; и если мы следуем Роту, конверсо воспринимались как «приверженные идеалам их прежних братьев по вере», а «их номинальная смена веры была ничего не значащей», и поэтому «считалось справедливым для «старых христиан» вести себя так, как будто она вообще никогда не имела места»[3356]. Однако если это так, антагонизм и гонения могли смело продолжаться только на религиозной основе, как это было в прошлом. На деле, зная о вышеупомянутых претензиях к марранам, мы можем с легкостью понять, почему их противники требовали установления инквизиции в Кастилии. Это произошло потому, что инквизиция была религиозным инструментом, созданным для того, чтобы сокрушить христианских еретиков, и многие считали ее достаточно сильной, чтобы подкосить под корень «еврейскую ересь». Почему же тогда расизм поднял голову в Испании — и это против освященных принципов христианства и несмотря на первоначальную оппозицию Церкви? Рот не сумел дать ответ на этот вопрос. Заметив сходство между Германией и Испанией в некоторых фактах расистских гонений, он не сумел заметить разницы в их глубоких, основообразующих причинах.
Развитие событий в Испании было одновременно и похожим, и непохожим на то, что происходило в Германии. И в той, и в другой стране религиозные аргументы, как мы отметили, явились недостаточными для того, чтобы обеспечить нужды ненавистников обращенных, которые стремились в Испании к тому же, к чему и немецкие антисемиты — то есть к уничтожению объекта их ненависти. Тем не менее причины этой недостаточности были разными. Конечно, в обеих странах это было следствием уменьшения возможности использовать и полагаться на религиозное различие. Тем не менее если в Германии эта возможность ослабла в связи с общим ослаблением влияния религии, то в Испании, где христианство находилось на своем пике, это произошло по совсем другой причине. Невозможно с уверенностью основываться на религиозном различии, когда это различие практически исчезло, так как большинство марранов — или, точнее, их подавляющее большинство обратилось в христианство. Соответственно, антимарранские элементы, пытаясь укрепить основу своей кампании, должны были обратиться к расовой теории, обеспечившей им новое различие, в котором они отчаянно нуждались для достижения своей цели заблокировать «еврейское» вторжение в испанское общество и ассимиляцию в испанский народ.
3352
Цит. по статье Якова Каца (на иврите) о еврейских погромах в Германии в 1819 г.,
3355
Э. Штерлинг также говорит, что в первой половине XIX в. «идея уничтожения» была по большей части представлена в форме требования уничтожить иудаизм и что национал-социализм «развил» это в план по уничтожению евреев (