Стоит также подумать и о следующем. Предполагаемые заговоры против инквизиторов в Севилье и Толедо имели хотя бы один момент в свою пользу: они демонстрировали готовность конверсо восстать против инквизиции с оружием в руках. Какими тщетными ни были бы эти попытки сопротивления, они отражали давление большой группы, а также общественную проблему, с которой надо было справляться. Однако сарагосское убийство вроде бы было осуществлено наемными убийцами, предполагалось, что связь конверсо с ним не будет обнаружена и что марранская община будет выглядеть непричастной к убийству. Что же тогда могло произвести такое впечатление на правительство, чтобы оно изменило свою политику в отношении инквизиции? Несомненно, преступный акт какой-то мстительной или душевнобольной личности не изменил бы правительственной политики. Короче говоря, даже единственный элемент, от которого могла быть какая-то польза, а именно то, что убийство было актом общественной группы, отсутствовал в сарагосском якобы заговоре, если рассматривать его с точки зрения конверсо и их возможных ожиданий от его воздействия.
Бэр, другой историк, веривший в правдивость обвинения в убийстве Арбуэса, говорил: «В этом, как и в других скандальных процессах, имевших место в то время, обвинительные приговоры были основаны на признаниях, полученных под пытками, и на обоюдных наговорах, которые часто противоречили друг другу в деталях»[3391]. Этот факт не привел, однако, ученого к подозрению, что все это было результатом грандиозной манипуляции инквизиции, чтобы подстегнуть общественное мнение против конверсо, положить конец критике инквизиторских процедур и позволить инквизиции собрать большой урожай с обвинений в причастности к преступлению, которые они предъявят многим из них. Бэр думал, что здесь будет гораздо легче вынести обвинительный приговор. «В этом случае, — говорит он, — обвинители не построили свои обвинения только на основе этого свидетельства», то есть свидетельства, вырванного под пытками. «Убийство и тело убитого были общеизвестным делом!» Какое потрясающее открытие, снабженное восклицательным знаком, долженствующее убедить нас, что мы имеем дело с доказанной виной, а не с возможной подстроенной фальшивкой! Бэр добавляет: «Все другие моменты, принятые инквизиторами как безусловно истинные, должны рассматриваться современными историками как недоказанные, в особенности потому, что только немногие подлинные документы были найдены и только отрывки из этих документов увидели свет в печати». Это утверждение правильно, за исключением того, что «моменты были приняты инквизиторами как безусловно истинные». Бэр считал, что этими моментами были установленные личности убийц и заговор конверсо, что далее отмечено ремаркой Бэра: «Вряд ли этот материал введет историка в заблуждение касательно еврейской подоплеки» заговора[3392].
Таким образом, несмотря на тот факт, что имеющееся у нас свидетельство состоит из обрывков «признаний», полученных под пытками, и несмотря на множество противоречий в них, Бэр принимает утверждения в том, что конверсо организовали убийство Арбуэса, и он также знает, почему. Главным заговорщиком, конечно же, был, как уверен Бэр, лидер конверсо (в точности как и в случаях Севильи и Толедо), Хайме де Монтеса, пожилой знаменитый юрист и заместитель главного судьи муниципалитета. «В общем и целом, — говорит Бэр, — утверждения свидетелей обвинения в деле Монтесы явно не были необоснованными». Нам хотелось бы услышать, о чем они свидетельствовали по поводу его участия в заговоре убийства Арбуэса. Однако имеющиеся у нас свидетельства говорят о его тайном следовании еврейским обычаям. Нескольких свидетелей «убедили» подтвердить, что это было его обычной практикой, а затем «признание» могло было быть получено от него посредством пыток. «Он подозревался в том, что закрывался в своей комнате по субботам, чтобы иметь возможность произносить еврейские молитвы в уединении»[3393]. О ценности этого обвинения можно судить по его содержанию, так же как и по смутности формулировки. «Говорилось, что он уединялся в своем доме с евреями». Это явно не было типом преступления, признанным сводом законов. Все другие обвинения против судьи были столь же абсурдными. «Врачи, осмотревшие Монтесу, не смогли определить, был ли он обрезан», как если бы это могло иметь какое-либо значение! Допустим, он был обрезан своим отцом за семьдесят или восемьдесят лет до этого осмотра, как это должно отражаться на его иудействе? Тем не менее врачи не были в состоянии определить и этого. Монтеса якобы неоднократно повторял скептическое высказывание: «В этом мире вы не увидите меня в беде, а в другом не увидите меня в страданиях». Мы не знаем, почему Бэр использует в этой связи термин «якобы» и «скептически», в то время как в других случаях он представляет свидетельства как определенные. Совершенно очевидно, что, если человек постоянно говорит, что не верит в грядущий мир, он никак не может быть иудеем больше, чем христианином. Такой человек ни в коем случае не придаст никакой ценности исполнению еврейских обрядов, ибо эти слова передают не просто скептицизм, а отрицание одного из главных постулатов иудаизма не меньше, чем христианства. Почему же тогда Бэр использует в этой связи такие слова, как «якобы» и «скептически»? Не делает ли он это только для того, чтобы подогнать это к своему выводу, что Монтеса был в «целом глубоко привязан к иудаизму», хотя и был «скептическим в некоторых несущественных моментах»?[3394] Отрицание веры в грядущий мир, которое, как было сказано, он неоднократно выражал, не было несущественным моментом! «Брат Монтесы, монах, порицал его за то, что он вел себя как еврей»[3395]. И это свидетельство Бэр принимает всерьез.
Такого же рода свидетельства были предложены и в случаях других обвиняемых. Инквизиция хотела доказать, что они были не только убийцами, но и иудействующими. Луис да Сантанхел, племянник знаменитого придворного, был обвинен в том, что держал свиток Торы в своем доме и молился на иврите. На его брата, настоятеля монастыря в Дароке, была наложена епитимья за то, что он пытался убедить свидетелей давать показания в его пользу. Франсиско де Санта Фе, assessor (юридический советник) губернатора Арагона и сын знаменитого Херонимо де Санта Фе (Йошуа га-Лорки), был также осужден как иудействующий[3396]. Так ведущие марраны, христиане до мозга костей, чьи братья были монахами и настоятелями монастырей, чьи отцы и деды были выкрестами-миссионерами, как Педро де ла Кабальерия и Херонимо де Санта Фе, яростными агитаторами против иудаизма и злобными врагами всего еврейского, — все они, глубоко вовлеченные в христианскую жизнь, без чего не могли бы достичь столь высоких позиций в Церкви и государстве, оказались умышленно и демонстративно приведены инквизицией к гибели — явно чтобы доказать, что любой конверсо, какое бы высокое положение он ни занимал в королевской или церковной администрации, может оказаться иудействующим.
Это было тем, что Бэр назвал «еврейской подоплекой» заговора, и это он считал доказанным. Мы же вовсе не считаем это доказанным, поскольку это основано только на свидетельстве, вырванном под пытками с очевидной целью продемонстрировать злобность и порочность еврейских убийц преданного слуги Христа. Однако вернемся к «заговору». Показав полную бесполезность плана убийства Арбуэса, что должно было быть очевидным для ведущих конверсо, и придя к выводу, что у них не было причины нанимать убийц, чтобы устранить инквизитора, мы, конечно, должны задать главный вопрос: кто же тогда убил Арбуэса? Или, точнее, кто стоял за планом этого убийства?
3396
И. Бэр находил доказательство иудаизма Франсиско из доклада инквизиции о том, что он был обрезан (см.