"А я для чего иду?"
Вера избавила его от неловкости: встретила у порога, запахивая фланелевую в малиновых цветочках кофту. Вольная улыбка обмелила ямочку подбородка, чуть потяжелевшего. Золото в глазах веселое.
- Я думала, не придешь, Александр... Денисович!
В ней появилась уверенность матери. С размеренной быстротой убрала со стола тетради и книги, поставила картофель и водку, две разные рюмки. Встретив его взгляд, сказала:
- Да, ждала. Но я привыкла к тому, что ожидания не сбываются. Это не про меня: все исполнится в срок. - Однако не больше минуты отрешенно каменело лицо ее. Она сделала неуловимое движение, засветилась изнутри. Наливай, Саша!
Он робел перед ней.
- Сами наливайте, Вера Ивановна. Я ведь не пью.
- Будь мужчиной и хозяином. Ах, дочь посмотреть?
За пологом склонились над спящей в ивовой качалке девочкой. Черная линия сомкнутых ресниц, точно такая же, как у Михаила, к вискам скошенная, много сказала Александру: перед ним свои, эта женщина и тем более этот ребенок. За столом держал себя уверенно, потому что нашел свое место в жизни этих людей.
- Что нового, Саша?
По лицу понял: спрашивала о Михаиле.
- Он жив. Я это чувствую.
- Если бы! Мне бы только увидеть его на одну минуту, сказать ему одно слово, а там...
- На одну минуту встречаться? Стоит ли?
- О, минута много значит иногда... В минуту можно стать глубоко несчастной или счастливой. Человека губят не годы, а минута. Что я тебе говорю? Ты же вояка, знаешь такие стороны жизни, о которых я не подозреваю даже. Пей, Александр.
- Дай-ка мне лучше воды, Вера.
- В первую побывку ты меня прямо-таки раздавил. Такой тварью книжной почувствовала себя после встречи.
- Это на тебя Михаил повлиял.
- Не понимала я его.
- А сам он себя понимал?
- Мы с ним уж очень разные, несоединимо разные. Он в таких широтах психологических... Не то говорю, да? Я постарела. Не только лицом, душой, опытом, что ли, чувствами, не знаю чем, но стара. Ты светлый, цельный?
- Кругом было затемнение, поневоле будешь светлый, - пошутил Александр.
- Я любовалась, как ты избенку строил: вот она, сама жизнь! Уравновешенность.
Вера все эти дни, ожидая прихода Александра, жила нервно, напряженно. И теперь чувствовала себя в непривычной душевной сдвинутости, даже не удивляясь тому, что вот-вот сделает что-то непредвиденное. Острая и нежная жалость к нему, большому, не по годам суровому мальчику, сломила ее. Может быть, это и была любовь - она не знала и еще меньше умела говорить об этом. Она согнулась, уткнувшись лицом в свои колени. Не от отчаяния плакала она.
- Это пройдет, Вера, все пройдет.
"Может быть. С Холодовым прошло. Александр не понял меня". Так думалось с меньшей обидой.
Александр смотрел на родимое пятно на шее в мягкой каштановой повители волос, и было в этом родимом пятне столько детского, жалостного, что он как-то очень круто взял почти отеческий тон, коснувшись ее плеча рукой.
- Пойдем-ка к старику, сестрица!
Выпрямилась и будто проснулась: стоял перед ней тот самый, Александр, которого любили дети и слушались взрослые: приветливым спокойствием дышало лицо.
- Проводи меня, Вера. - Он протянул руку.
Она не могла захватить всю кисть, сжала два пальца. Вылезли из оврага, остановились у тачки с камнем-дичком.
- Саня-а-а! - звал отец.
- Вера, помоги довезти.
Глаза встретились. Улыбнулась жалко, все же помогла довезти камень до дома.
А через неделю Александр подвел к калитке с навесом рослую тонкую девушку в косынке на темных кудрях и, положив тяжелую, ласковую руку на ее плечо, толкнул в разлив вечерней зари:
- Смелее, Оксана!
И так кругло и хорошо получилось это "о", что Оксана тут же, ступив одной ногой во двор, обняла Александра, обнажив острые смуглые локти. Он улыбнулся глазами, снял со своих плеч ее руки.
- Поживи, отдохни. Ничем тебя не связываю.
- Я еще с тех пор, помнишь, лесами отступали... И все думала о тебе.
- Поживи. Дым пока не выветрился из души у меня. Слушайся старших, Оксана.
В зеленой вечерней дремоте ожившего после пожара сада нашел он отца у дымившейся летней печки.
- Батя, вот эту зовут Оксаной.
Денису поначалу не поглянулась эта девчонка с горделивым польским профилем. Поговорил с ней и почувствовал: простая, не заносчивая. Встали на берегу Волги и вместе со столбом дыма отразились в спокойной воде.
- Глядись, Оксана, в реку. Запомнит тебя Волга, наша будешь.
- Она с Немана, - сказал Александр и тихо шепнул отцу: - Ее отец политрук Лунь... любил я его. А дочь вся в отца.
Принесла в семью девчонка радость. Как роса на сникшую от зноя траву, пала теплом на сердце Дениса любовь к ней. Веселая и ласковая была Оксана, жизнь как-то разумно и отрадно упрощалась при ней.
Лена и Вера поплакали - одна над своим затянувшимся девичеством, другая - над многим плакала: над собой, над Михаилом, над Александром - не такую вроде бы нужно ему жену, очень уж простенькая, бездумно распевающая. Еще горше затосковали глаза Веры. Теперь только поняла, что любила и ревновала Крупновых и больше всех из них какой-то особенной любовью была привязана к Александру.
Лена считала, что брат нашел девушку по себе. К ней она относилась покровительственно, учила ее хозяйству, подбирала книги по ее развитию. Постепенно передав в ее руки домашние дела и детей, Лена получила свободу и пользовалась ею в полную меру. Она отдохнула, поправилась, похорошела, как могут хорошеть двадцатипятилетние сильные белокурые девушки, входящие в полный расцвет к этим годам.
VII
Прислонившись плечом к вязу, Денис подолгу глядел на Веру, когда она работала на своем огороде по склону оврага. Недоумевал: такая маленькая и больно обидела. Она не сторонилась Крупновых, но и не лезла в родню. И хотя в овражек, заселенный вдовами и солдатками, проторили тропы рабочие парни и воины, пели песни, играли в карты, хоть хмельная и жаркая загорелась этой весной жизнь в овражных мазанках, Вера не свивала свое горе с горем соседок, не своевольничала разбросанно. Если ждала, то кого? - думал Денис.