20 декабря, в разгар советского контрнаступления, Гитлер вызвал Гудериана в ставку "Вольфшанц" - "Волчье логово" - под Растенбургом.
В небольшой комнате при тусклом освещении он принял прославленного полководца в присутствии Хейтеля и Шмундта. Отчужденно взглянул на генерала, отрывисто ответив на его приветствие.
- Вы предлагаете отвести войска? - сказал он, едва генерал успел сесть на стул.
Гудериан встал и подошел к карте.
- Мой фюрер, я считаю целесообразным отвести вторую танковую и вторую полевую армии до линии рек - Зуша и Ока.
Гитлер ударил кулаком по карте.
- Запрещаю! Зарыться в землю, защищать каждый метр. Русское наступление на пределе. Скоро задохнется.
Гитлер сел за стол, закрыл ладонями красные пятна щек.
- Зарыться мы не можем, земля промерзла на полтора метра. У нас жалкие шанцевые инструменты, - сказал Гудериан.
Летя сюда, в Восточную Пруссию, генерал намеревался высказать Гитлеру всю правду о положении армии. Однако теперь, увидав эти переливающиеся красные пятна на его лице, не решился сказать даже о плохой одежде солдат, чтобы не напоминать фюреру его просчет: начиная Восточную войну, Гитлер велел заготовить зимнее обмундирование лишь каждому восьмому солдату, потому что надеялся разбить русских до зимы и расквартировать армию в благоустроенных домах Европы.
- Генерал Гудериан, вы можете обеспечить армию прекрасными окопами тяжелыми полевыми гаубицами взройте воронки, перекройте их. - Гитлер посмотрел на генералов с радостной улыбкой человека, нашедшего выход из тупика. - Мы так уже поступали во Фландрии в первую мировую войну.
Мечтательный тон воспоминаний Гитлера растрогал даже сурового, прозаического Хейтеля. "Да, с европейцами можно было воевать нормально, думал он. - Окружили Кале, предложили капитуляцию, а комендант бригадир Николсон ответил по-рыцарски: "Мы отвечаем "нет", так как долг английской армии, так-же как и немецкой, - сражаться". Жаль, что русские не такие рыцари, как англичане".
- Мой фюрер, вы во Фландрии занимали дивизией четыре - шесть километров, а я - двадцать - сорок. Морозы ужасные! Мы перемерзнем, сказал Гудериан.
Видя по хмурому лицу Гитлера, что упрямство генерала начинает раздражать его, Хейтель перевел разговор на другую тему, также близкую Гудериану:
- Гейнц, действительно русский танк Т-34 хорош?
- Превосходный танк. Приезжала комиссия, но что-то нет новых немецких танков.
Гитлер взглянул на Шмундта. Тот сказал, что специалисты находят танк хорошим, но не считают возможным перенять что-либо из его конструкции по двум причинам: у нас нет такой прочной легированной стали для брони и нет алюминия для моторов.
- Я не советовал идти на выучку к русским, которых мы разобьем скоро, - сказал Гитлер. - Надо мыслить категориями веков. Техники согласились со мной.
- Техники лгут, во тактики - тоже, и вранье их узнается слишком поздно - после поражения. - Эту неясную фразу Гудериан сказал сдавленным голосом.
Гитлер засмеялся.
- Дорогой генерал, если бы я знал, что у русских действительно имеется такое число танков, которое приводили вы в вашей книге... десять тысяч, кажется? Я бы, пожалуй, не начал эту войну.
Гитлер подошел к Гудериану, глядя в его усталое, в продольных морщинах лицо.
- Я охотно верю: тяжело солдатам, - сказал Гитлер. - А вы полагаете, что гренадеры Фридриха Великого умирали с большой охотой? Они тоже хотели жить, тем не менее король имел право требовать от каждого немецкого солдата жизни. Я также считаю себя вправе требовать жизни от каждого немецкого солдата.
Воображение Гитлера перенесло его из этой комнаты на поле боя, и он увидел, как гибнут солдаты с широко открытыми, отрешенными от земных радостей и горестей глазами. Мрачно-величавое чувство окрылило Гитлера, и он, как никогда, с особенной силой ощутил себя "олицетворением нации". Это было столь редкое по полноте мистическое растворение своего "я" в духовных таинствах нации и в то же время полное слияние с нею, что он увидел в этом таинственный знак провидения.
- Великая идея не терпит дрожащих за свою жизнь. В сделку с ней не вступают, в нее верят, не раздумывая. Я срываю с войны фиговые листья, обнажаю ее смысл: побежденный должен умереть. Даровать ему жизнь - значит обрекать человечество на новые войны, страдания. Мы не садисты, поэтому убиваем сразу.
И опять все молчали, задумавшись перед простым и примелькавшимся перед смертью, о которой меньше всего думается именно тогда, когда смерть может наступить каждую минуту.
- Мой генерал, - сентиментально-грустно обратился Гитлер к Гудериану, - вы слишком близко к солдатам, вы видите и переживаете смерть солдат... А издали нам виднее. Великие идеи живут подвигами, кровью народа, но идеи не должны даже подозревать об этом. Ребенок родился, не зная и не думая о муках матери... Каждый отступающий без приказа подлежит расстрелу.
Впервые за время неудач Гитлер обедал в обществе генералов.
- Меня спрашивают, да и сам я иногда спрашиваю себя: могла бы Германия не воевать с русскими? Германия кайзеров могла воевать с кем угодно, чтобы расшириться, вздохнуть свободно. Моя Германия воюет также с кем угодно, но она возмужала, и ей по плечу уничтожение коммунизма. Искоренив коммунизм в Германии, я должен уничтожить его всюду, чтобы спасти гордый дух германцев от унижающего рабского равенства. Но силы русского сфинкса трудно определить: они могут быть ничтожны и бесконечны одновременно, - продолжал он. - Планы русских трудно разгадать. Адмирал Канарис жаловался, что в России почти невозможно добывать разведывательные данные относительно военного потенциала. Русские умело маскируют все, что относится к их армии. А их опасная идеология? А как они решительно и целеустремленно использовали скованность моих войск на Западе, чтобы в нужный момент добиться от Германии уступок. Все это угнетало нас, мешало нам жить. Может быть, мы ошиблись в сроках, но мы победим...
...Беспорядки и бегство в германской армии пресекались заградительными отрядами из частей СС. Достоинство солдат этих отрядов состояло в том, что они, не рассуждая, могли так же метко стрелять в своих, как в русских. Германское командование считало, что оно разумной жестокостью спасало армию.