Юрий, помогая ей, сказал, что он запросил командование о судьбе Саши.
- А знаешь, мамака, он жив. Лена, скажи: жив Санька? - спросил Юрий сестру, которая подняла большую, до самого подбородка, стопу книг. Лена положила книги на стол.
- Александра не так-то просто вырубить из жизни.
Несмотря на пережитую полуголодную зиму, сестра горела свежестью тонкого продолговатого лица, слегка осмугленного ветром-весняком. На высокую шею стекали завитки волос медового цвета.
Любовь Андриановна подняла голову, сказала с упрекающей интонацией:
- Все убеждают, что сын жив и невредим, а дура-мать не верит, видите ли, потому что ей очень хочется быть несчастной.
- Прости меня, мама, - тихо попросил Юрий.
- Саша... всегда был аккуратен, писал не часто и не редко, как положено нормальному сыну. От семьи не отбивался.
Как никогда прежде, любил Юрий сейчас мать в ее горе, чувствуя силу духа за ее улыбками, спокойной хлопотливостью. Потерся подбородком о материнскую руку, и запах чего-то родного и очень далекого, из самого детства, взволновал его.
- Заскучал я по тебе, по отцу. Если разрешите, буду жить у вас.
- А не покажется твоим друзьям кисло в нашем доме? Мы староверы в чувствах. И не глянется мне стрижка под бокс твоих сверстников. Такими головами утрамбовывать землю. Близко не подходи - забодают. - Мать потрепала курчаво заросший затылок Юрия. - Ты почему отстаешь от моды?
- Да ведь я весь в вас: старовер по чувствам.
Любовь Андриановна держалась зорко, подбирая губы узелком. И хотя голос проваливался, падал, она, встряхнув головой, покашливая, одолевая хрипотцу, говорила без раздражающей бодрости, с ласковой усмешкой над сыном:
- Живи у нас. Хоть ты, своевольник, далеко не безобидный.
Лена и Юрий вынесли во двор старый дубовый сундук, поставили на остатний ноздреватый снег.
- Я даже плакать не могу, Юра. Не умела я понимать и ценить Сашу.
- Так не веришь, что он жив?
- А ты разве веришь?.. Юра, а может такое, что Холодов все-таки живой?
- Но как же, Лена? Ведь Чоборцов переслал сумку его Агафону Ивановичу, твои письма вернули. Зачем ты растравляешь себя?
- А я жду...
Юрий удивленно смотрел на рослую, сильную белокурую женщину: его ли сестра с гордой горбинкой на носу? Со своей печалью и тайной?
Женщина в Лене созрела вскоре после известия о смерти Валентина Холодова. Лена сказала своим, что она стала вдовой. Незамужней, невенчанной.
Юрий ее ладонями закрыл свое лицо, но тут же отнял их, соединил вместе и пожал так, как однажды только пожал руки отца, когда тот после долгой размолвки сказал ему: "Что бы ты ни думал обо мне, сотворил все-таки я тебя. Этот факт не переиначишь".
У калитки остановился, просовывая руки в рукава реглана.
- А может, умереть - не самое страшное?
III
Дорога на сланцы прямилась меж холмов. Спокойно лежали руки Юрия на баранке руля. Распушенными хлопьями кружился в белесом воздухе снег-последыш, залепляя стекла машины. Зыбко рябила в глазах белизна. Не помнил Юрий, где это было давным-давно: не то на ледовой Волге, не то за поселковой степью порошил буран-последыш, а он, Юрий, говорил маленькому Сашке: "Буран этот прозывается внуком. Пришел за своим дедом, за большим морозом". Кругло выговаривая каждое слово, Саша спрашивал, слизывая снежинки с верхней губы: "Внук соскучился по дедушке? И я внук? И ты внук?" - а в глазах такой огонек, будто догадывается об игре Юрия, но, к удовольствию старшего, доверчиво и удивленно поднимает прямые брови. Видно, не любил мальчишка зазря огорчать людей. И потом этот огонек, как сознание своего превосходства, загорался в спокойных глазах Александра всякий раз, когда речь шла об условностях жизни: "Если вам нравится играть, я буду подыгрывать и даже делать вид, что меня можно обманывать, пока мне это не мешает". Юрий думал, что за прямотой и определенностью меньшого скрывалась сложная внутренняя жизнь. Жалость к нему была терпкой, как при воспоминании о детях, погибших по недосмотру взрослых.
...Буран-внук ровно и спокойно, с детской наивной добросовестностью выбелил степь, прикрыл обнаженное недавней оттепелью - растерянную зимой на дороге солому и конский помет, кучи битого кирпича и шлака на свалке. И будто не проходили тут недавно резервные полки, до земли продавливая снег тяжелыми орудийными колесами, рубцевато печатая следы танковых гусениц на мерзлом суглинке обочины. Недалеко отогнали немцев от Москвы. Вокруг городов Поволжья еще минувшей осенью, пока не зачугунела в морозе земля, строили обводные рубежи. И теперь из центра звонили, требовали возобновить работы на обводах, как только оттает земля. По приказу Государственного Комитета Обороны горожане и зимой строили железную дорогу, которая должна соединить города правобережья.
Юрий взглянул в водительское зеркало: за спиной сидела в ватнике красивая, с вишневыми губами секретарша. Ему всегда было неловко оттого, что она менялась в лице, краснела, бледнела, как только заговаривал с ней. Именно поэтому он привез утром в горком свою давнюю сотрудницу еще по заводу - Марфу Ясакову. Красивой с глазу на глаз велел сдать дела Ясаковой. "У Марфы ребенок. А вы молодая. Пожалуйста, поработайте на строительстве железной дороги". И сразу - будто соринку из глаза вытащил.
На высокой насыпи за деревянными будками-теплушками женщины укладывали рельсы, забивали кувалдами костыли. Девчонка лет семнадцати в коротком ватнике сидела на шпале и, обхватив руками колено, раскачиваясь, выла в голос - ударила кувалдой по ноге. Ей бы за книжкой сидеть, а сумерками тайно от ворчливо благоразумной матери стоять с парнем у калитки, накинув на плечи шубейку...
Высадив тут же, у будки, свою бывшую секретаршу, Юрий поехал на сланцевые шахты. Уголь Украины захватили немцы, и не было, знать, надежды вернуть его вскорости, пришлось переделывать топки электростанции под сланец.