Вере хотелось перековать душу сумбурного человека. И, радуясь, что так много работы, она с первого же часа семейной жизни взялась за наведение порядка.
Михаил немного оробел перед ее активностью, но подсознательно чувствовал, что благоразумнее довериться ей. По ее совету он даже за несколько часов до отъезда сел за свои записные книжки, чтобы навести порядок.
Обычно он несколько презирал людей педантичных, но сейчас за привычкой Веры к порядку во всем решительно чувствовал не мелочность, а душевную уравновешенность и стойкость. Жалко было расставаться с Верой, с ее маленькой уютной комнатой, где она ухитрилась отгородить в одном углу кухоньку с крохотным столиком, в другом - умывальник. Рабочий столик так и манил к себе потрудиться.
И радостно было Михаилу слышать плескание воды за ситцевой занавеской, увидеть в просвете прямое плечо или мелькнувшую грудь.
Спокойно держалась она на танкодроме. И только когда обнял последний раз, схватила Михаила одной рукой за гимнастерку, другой - за ухо. Глаза ее расширились, вспыхнули жарко и тоскливо.
- Лучше бы не начинать, - повторила несколько раз.
Эти слова и выражение ее глаз Михаил вспоминал часто, когда случилось с ним непоправимое несчастье.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Макар Ясаков, вернувшись с ополченских занятий, поскидал с себя пиджак, сапоги, сел в холодочке, обхватил кривопалыми ногами жбан с холодным квасом. Жена раздувала огонь в летней печи, взвихривая золу, готовила своему воину обед.
- Солдатская жизнь, скажу я тебе, Матрена, опасная, но и развратная не работаешь. Вот бы ихних разбойных генералов приневолить хоть подручными у мартенов потопать, не до войны бы им! Дай бог, на карачках домой добирались. Спали бы как убитые. Всех забияк одним лекарством лечить работой!
- Вот и принимайся за погреб - обвалился. Хватит тебе квас дудонить.
Макар смахнул квасную пену с жидких сквозивших усов.
- Для немца, что ли, погреб-то?
- Венька служит, и хватит. Не молод, не убежишь, штыком заколют. В наблюдатели просись: залез бы на дерево, доглядывал.
- В наблюдатели идет мелкого калибра солдатик. Сиди себе в ветвях, посвистывай соловьем. А я - вона какая площадь обстрела! Пьяный не промахнется. А то из пушки шарахнут... Сложу я свою буйную, ты вот как живи...
И Макар начал обстоятельно отдавать наказы старухе, как жить во вдовах.
- Царица небесная, оборони Макария раба божьего. Хоть безрукого верни.
- Не заливай слезами дрова. За такую панихиду тебя, Мотря, стоило бы расстрелять... соленым огурцом, да жалко: кто же тогда глупости будет изрекать? Одни умники без дураков перекусают друг друга от скуки. Нет, Матрена Филаретовна, теперь уж кто кого наизнанку вывернет! Дотянусь я до них!
- Не дюже зверей, Макарушка, и там не все солдаты сами надели на себя амуницию. Генералы приказывают.
- Не жалобь под руку. Мы ведь на словах лютые, а кончись война, опять за весь земной шар сердцем изводиться - наша доля. И почему такие люди душа нараспашку - родятся у нас? Земля, что ли, в России жалостная? Другие небось мимо рта ложки не пронесут.
...За выщербленной бомбой стеной во дворе райвоенкомата однорукий капитан сортировал мобилизованных по родам войск. Жаркий полдень всех сморил. Только Макар топтался посередине мощенного булыжником двора, докучая капитану:
- Послал бы меня к сыну Вениамину, вдвоем воевать веселей. Мальчик сражается без родительского надзора. Правда, аккуратный, жене и дитю письма присылает.
- Какой же он ребенок, если у него дите? - лениво сказал капитан, чумной от жары.
- Дите на свет сотворить особенного ума не нужно. От самой границы проливает свою молодую кровь. Тридцать семь пар железных набоек на каблуках стер на нет. Если бы ноги были железными, сточил бы их по самую репицу. Но женщины догадливые - рожают детей не железных, а из костей и мяса. Ты уж помоги мне к Веньке определиться. При отце легче сражаться: где помогу, где матюкну, ягнячья лапа.
- Ты же в годах, папаша.
- Спробуй спустить на меня молодого! Навяжу из него узлов.
Курившие в холодке похохатывали над Макаром; пот умывал широкое мордовское лицо, квело обвисали жидкие усы, затеняя добродушной складки рот.
- Как тебе не лень, батя, в такую жару языком ворочать? Тут пальцем бы не шевельнул, - сказал крепкий настырноглазый парень.
- Боишься? Гляди, я как дуб.
- Нащепал бы из этого дуба лучин, да жалко: корешки подсохли, сказал парень.
- Пускают отростки мои корни! Я еще контролирую не одну бабу. Из тебя могу сделать мундштук и принародно пепел выбить.
Парень тигром бросился на Макара, но тот схватил его поперек, поднял, перевернул вниз головой, похлопал ладонью по заду:
- Вот и пепел выбил из мундштука. Очень даже просто.
Новобранцы, похохатывая, вышли со двора. Макар вынул из кармана широких штанин флягу - "Помогалка, поэма", - отвинтил пробку:
- Отведай, товарищ капитан.
- Что это за книга? - хмуровато спросил капитан, жадно шевеля ноздрями.
- Мне зачем о ней говорить? Сама она за себя выскажется, только пусти ее погостить внутрях.
Капитан раскрутил флягу и вылил вишневую настойку в свое закаленное горло.
- Батя, скажу тебе по секрету: не спеши на фронт, он сам сюда катится быстро. Между нами! - Капитан потряс культей. - Работай на заводе, пока он и ты целы. Надо будет, Родина позовет. С тобой думаешь, кто боролся давеча? - Капитан стал выбрасывать руку вперед, будто работая пилой. Тебе, себе, бригадиру! То есть пилой искупал свой грех на севере диком. Пока ты переворачивал его кверху сахарницей, он твои карманы обследовал, эту баклажку вынул и положил на место. Поэтому все ржали косячными жеребцами. Да, и мазурику винтовку доверили... положеньице.
Макар бережно коснулся пустого снизу рукава капитана:
- Где крыло-то оставил?
- Похоронил правую под Брянском. Ловкая была: лекальщик. На двухрядке любил... Идем в атаку, земля из-под меня вывернулась. Вскочил, а руку не найду. За спиной болтается на одной жилке... От орудия добежал до врача: "Режьте, чтоб я видел. Схороните при мне". Положили мою руку в ямку, а она на глазах прямо стала маленькой и ужасно белой... Эх, отрубить бы с десяток фашистских лап за мою рабочую!