Все хорошо понимали, что вот уже много дней на фронте не было ни одного приказа об отходе ни с той, ни с другой стороны, и все-таки комнаты и даже дома переходили из рук в руки.
- Снова вернешь все комнаты нынче же ночью, - сказал начштаба.
Чоборцов, нахмурил толстокожий лоб, подергивая усы, посмотрел на Александра, надавил рукой на его плечо, велел сидеть.
- Что сейчас самое главное в боях за город? Не солдатская ли смекалка? - тонко подсказал он попавшему в затруднение старшему лейтенанту.
- Бои приходится вести часто в одиночку... От солдата требуется самостоятельность, - сказал Александр.
- Вот это самое! - Чоборпов, сутулясь под накатниками, ходил по землянке и с несколько неуместной для его возраста горячностью говорил: Солдат каждый час лицом к лицу с врагом, поэтому психологию немцев знает, может, не хуже генералов. В уличном бою он сам себе генерал. Ни связи, ни приказов, - сощурился, сводя руки к груди, - узко, тесно. Посоветоваться не с кем, сам себе крепость. - Повернулся к начштабу: - Душа солдата чутка, памятлива. Война делает его мыслителем. Нет, не захирел в войне русский человек! Солдат - главный герой войны. Конечно, он не видит поле боя так широко, - раскинул руки генерал, - как видим мы со своих наблюдательных пунктов. Он менее нашего осведомлен в целом о войсках противника. Но он острее других чувствует моральные силы врага сталкивается с ним в атаках. - Чоборцов отхлебнул вина.
- Да, товарищ генерал, сейчас солдат и граната одеты легко: он - без вещевого мешка, граната - без рубашки. Врываются в дом вдвоем: граната впереди, солдат за ней. Автомат на шее, десять гранат под рукой, отвага в сердце, - сказал Александр.
- Твой батальон, защищая какой-то разнесчастный домишко, истребил немцев больше, чем они потеряли при взятии западных столиц...
- Я понял, товарищ генерал. Наступать буду штурмовыми группами. Небольшими.
- Правильно. - Чоборцов улыбнулся и, глядя на начальника штаба, продолжал: - А то как-то просто: стой насмерть. Одному стой, другому стой, и враг разбит. А за каким же хреном я тут? Талдычить "стой!" может любой, а тут почему-то полковников да генералов ставят. Попросим командующего поддержать ночное наступление горяченьким артогнем из-за Волги. Возвращать-то надо но только пять комнат.
Пока Александр сидел у Чоборцова, солдат его накормили, напоили, раненых перевязали, батальон пополнили.
На обед принесли вареные бараньи головы. Ясаков разжал зубы одной головы, потом другой. Побледнел.
- Почему, товарищ комбат, овечьи головы без языков? - спросил он Александра.
- Наверное, трепались много!
- Тут не в трепотне дело. Стратеги по харчам отрезали языки, чтобы головы не разболтали, куда уплыли туши. Вот как-то англичанин, американец заспорили, чья медицина хитрее. Англичанин хвастает: руку и ногу оторвало нашему солдату, а медики вылечили. Американец тоже хвалился, мол, обе руки и обе ноги оторвет, все равно на ноги медицина поставит. Наш слушал, слушал, а потом сказал: куда вам до нас! Вот у нас как: крутом отхватит руки, ноги, голову... Поставят ее мягкую милость снабженцем - ничего, справляется.
Проходя мимо штабелей снарядов с красными, синими, белыми головками, Ясаков объяснял молодым, только что влившимся в батальон солдатам.
- Синеносый - смертюшник, желтый - малярик, красный - алкаш. - И посоветовал артиллеристам, хлебавшим уху: - Кройте смертюшниками.
Раздался стонущий гул эресов, завыли бомбы, затрещали автоматы по всему городу, звуки взрывов и выстрелов, перекатываясь, сливались в многослойный грохот. С наветренной стороны горела пропитанная мазутом земля, а смрадный дым наносило на залегших в развалинах солдат.
Александр оглянулся на Волгу: ветер гриватил волны, на каменисто-песчаном скосе трепыхалась березка. За ней-то и был родной дом.
VI
Экипаж танка лежал в зарослях побережного ольховника, в камышовом шалаше. Видать, не ждал рыбак гостью-войну, оставил удочки, закопченное ведрушко и ватник. Да и Михаил Крупнов не ждал, что так близко к отрогам волжских гор отойдут они.
А за горами пепелище сгоревшего дома, свежая, не успевшая осесть и травой порасти могила матери, а в вишневом саду, в маленькой комнате, жена... Командир велел спать. Но Михаил глядел на шершаво трепетавшие над головой перья тростника и не мог заснуть. Окутанный запахами ольхи и мочажины, он горел несбыточным ожиданием: а вдруг да увидит ее? И вместе с тем тревога за нее глубоко и болезненно разваливала незаживающую рану. Вчера, к его удивлению, бригаду двинули не на запад, где не затухали тяжелые ожесточенные бои, а на северо-восток, к этой вот речушке Калмаюр.
- Да это же приток Волги? - изумился командир танка лейтенант Рэм Солнцев.
- Ну и что? - равнодушно отозвался комбат. Для него эта река была не лучше и не хуже сотни других речушек, за которые он дрался вот уже второй год.
- Да ведь Волга, вот она, коленом выступает!
Комбат почесал затылок:
- Волга? Да... сюда прорвались немцы...
Открывшаяся во всей глубине смертельная опасность положила на лица танкистов печать суровой озабоченности, строгой серьезности. А дерзкое, с нагловатыми глазами лицо Рэма Солнцева обрезалось, задумчиво погрустнело.
Михаил неслышно поднялся на локоть: рядом с гнедой головой башенного стрелка Жнецова - огненно-рыжая красивая голова Рэма Солнцева. Рэм лежал лицом кверху, под затылком напружинились мускулистые руки.
"Красив, синеглазый кобель. Бедовый. С таким и мир не обеднеет опасностями, но станет чище, по крайней мере, откровеннее. Что другое, а таких обдурить нельзя. Плоть и кровь от народа. А я приблудок?"
Михаил всегда восхищался Рэмом, любил за те ценнейшие в его глазах качества, которых не находил у самого себя: силу воли, сознание своей правоты во всем и честную, жесткую прямоту.
Иногда Солнцев казался ему простым, как нож, а временами неожиданно сложным: то ласковым и даже нежным, как ребенок, то до жуткой оторопи желчным иди рисковым. В такие моменты напоминал он свою сестру Юльку, единственную из всех знакомых Михаила женщину, вызывавшую в нем безоговорочное доверие... Сейчас Михаил чувствовал мрачное настроение Рэма и, пожалуй, впервые не заботился о том, чтобы не разрядилось это настроение самым неожиданным, чаще всего жестоким образом. Вчера во время короткого отдыха в хате Жнецов истово хлебал щи за столом, а Рэм курил у печки, вместо бедовых живых глаз на лице его стыли ледяшки, никого не видевшие, не узнававшие. Дымящуюся цигарку сунул под нос дремлющему коту. Чернов молнией кот упал во щи Жнецова, а из щей вылетел в окно, рассыпав звенящее стекло. А Рэм меланхолически улыбнулся. До сих пор молчал.