На тихий зов Михаила Рэм не отозвался. Но Михаил знал, что он не спит. Чаще всего Рэм забывался тяжелым сном, скрипел зубами, вскакивал с глазами, заглянувшими в ту особенную бездну, которая только и может привидеться во сне.
Солнцев сел, закурил.
- В науку потянуло, братцы, - заговорил он с какой-то настораживающей кротостью. - В природе человек слабые растения уничтожает, сильные, полезные культивирует. Так же поступают с животными. А вот самим собой человек распоряжается наоборот: молодых, сильных, инициативных сжигает в огне. А? Вспомнил: после наполеоновских войн мужчины во Франции стали меньше ростом. Укоротили мужиков росточком. А наши сыновья как на этот счет поведут себя, Крупнов?
- Наши сыновья будут выше нас. И умнее, - сказал Михаил.
- Женитьба сделала тебя снисходительным.
Хотя женитьба не разлучила Михаила с врожденной склонностью задумываться над отвлеченными вопросами чаще и упорнее, чем над повседневными, она придала этим думам иной характер. Сам он этих перемен в себе не замечал, зато другие видели. Он просто радовался полноте жизни, исчезновению из души чего-то ноющего, искаженного. Была найдена благосклонная к людям мера поступкам, мыслям. И заключалась эта мера в женщине, вчера еще тревожно непонятной. Она не испугалась его отчаяния, горечи, наконец, ординарнейшей физиономии, на которой, как ни вглядывайся, не отыщешь ни воли, ни ума, ни мужской самоуверенности - меланхолично косят глаза, изболевшиеся над судьбами человечества. Как мудро и отважно перешагнула она разделяющую их пропасть: "Кто я? Да я твоя жена!"
И все люди сразу же к лучшему изменили к нему отношение, будто ждали сигнала. Жнецов смотрел на него веселее и, кажется, конфузился за свое прежнее недоверие: "Ты, оказывается, хоть и малахольный, а наш парень, вона какая тебя провожала на танкодроме". Расспрашивая Михаила о его жене, он одобрительно кивал головой: "Добро! Учительница? Ну и заживете после победы, только тебе, товарищ Крупнов, надо подтянуться, догнать жинку по образованию. Как парторгу мне было обидно за твою смурость, теперь мы довольны, твоим настроением".
Комиссар, "дедушка Борщев", осведомившись, кем доводится Михаилу председатель городского Комитета Обороны, выразил удивление, почему водитель танка Михаил Крупнов не вступает в партию. Прежде бы Михаил сказал, что самой природой предназначен он на пожизненную роль руководимого и поучаемого. Теперь же он не знал, как ответить комиссару, пожалуй, не без основания, считавшему его не хуже других. Да и как он может быть хуже, если признала в нем человека сама она?!
- Мишка, не зря женился ты на Верке? Тяжелая страсть дремлет в ее глазах. Женщина с ямочкой на подбородке опасна, - голос Рэма темнился мутноватой тоской: значит, тяжелое, злое настроение сгущалось.
- Не нахальничай, товарищ лейтенант, - совсем добродушно сказал Михаил.
- Веру я понимаю лучше твоего, потому что сам сиротой рос, - уже другим, грустным тоном продолжал Рэм. - В детских домах не бывает привязанности к одной личности.
Жнецов поднялся как-то не весь сразу: сначала голова на длинной шее отлипла от тростникового снопа, поморгала карими с окалиной глазами, потом он встал на колен", высутулился под самую крышу.
- Вы, товарищ командир, не портите настроения нашему водителю, размеренно заговорил он. - Лучше бы сами женились. Тогда весь экипаж будет семейным. Башнер женат, я и Крупнов - тоже.
- Да, видишь ли, Жнецов-Косарев, друзья меня опережают. Только начал уговаривать в тридцать девятом Марфу, дружок Ясаков увел. Вот с братом Михаила, с Сашкой, увидали на Волге чернобровую персиянку, обоим нам понравилась. А вот он, твой водитель, женился на ней.
Сигнал к бою прервал разговор, пустой с виду, но весьма значительный для Михаила.
Танк командира батальона выполз на равнину, желтую от зноя. Михаил увидал из своего открытого люка немцев: разворачивали пушки на танки. Рэм командовал: "Огонь!", Михаил притормаживал, Жнецов стрелял.
Немецкий снаряд разорвался перед танком, осколки зазвенели по броне с голодным визгом, ошметки земли кинуло в лицо Михаилу. С командирского лидирующего танка сорвало башню.
- Закрой! Форсун! - зарычал Рэм.
Михаил закрылся. В прорези мотались деревья по берегу, качалась, подымаясь и падая, река. Высокие башни вражеских танков зачернели на голубом горизонте. Пушки выплюнули продолговатое раздвоенное пламя. В шлемофоне спокойный голос Рэма:
- Мишутка, не царапайся с кошками, кинь машину к силосной башне. На всю железку!
Михаил набрал скорость. На железных тяжелых крыльях перелетели через канаву, несколько секунд металась желтизна подсолнухов, и вот - знакомая русская улица. Приплющил на ее песчаной дороге легковую машину, полную распяленных ужасом глаз и ртов. За грибом силосной башни плеснулась в глаза голубая Волга. По песку - густое колыхание белых тел.
- Дави, Мишутка!
Взрыв снаряда - взлетел куст песка с белыми хлопьями белья. Синь неба исчезла - перед глазами мелькали голые ноги, загорелые по локоть руки. Сухой лязг гусениц масляно смягчался.
На берегу суетливо наводили пушку голые люди. Затормозив левую гусеницу, Михаил скулой танка отшвырнул пушку. На плечо надавила нога Рэма:
- Право пушка!
Удар в боковую броню. Танк закрутился, разматывая гусеницу. Михаил выключил моторы, но машина сползала к воде, обваливая кручу. Мелькнула кривая тень изуродованного орудия. Дым кинулся в глаза.
Люк водителя заклинило. Никогда прежде Михаил не испытывал такой неутолимой злости и беспомощности. Вылез через нижний люк, слепой от дыма. Кто-то потянул его за ноги.
- К Волге! - кричал черный рот Рэма.
Из открытых люков танка хлестал огонь с дымом. Рэм тащил почти незрячего Михаила к Волге. Михаил сморгал с глаз пепел спаленных ресниц.
В лесу за коряжистыми корнями выдернутого осокоря Жнецов и радист, молоденький солдат, сталкивали в воду бревно. Звенели над головами пули, мягко шлепаясь в сырые живые стволы деревьев. Немцы стреляли с берега, отбежав от снарядов, рвавшихся в танке.