«Сегодня некоторые критики беспокоятся, что нашему свободному демократическому обществу вредит чрезмерный контроль и вмешательство, идущее от властей. Возражу, что истина как раз противоположна. Как ни парадоксально прозвучит, реальная угроза демократии исходит не от чрезмерного, а от недостаточного контроля. Недостаточный контроль не означает свободу. Это значит позволять некой силе – отнюдь не разуму – формировать реальность. Сила эта может быть необузданными эмоциями, жадностью, агрессией, ненавистью, невежеством, инерцией – всем, чем угодно, кроме разума. Но, руководствуясь не разумом, человек не реализует свой потенциал.
Принятие важных решений, особенно в политических вопросах, должно осуществляться наверху. В частности, для этого руководство и существует. Принятие рациональных решений зависит от выбора рациональных вариантов; хорошее руководство организует все так, чтобы этот процесс прошел как можно лучше. Это механизм, посредством которого свободные люди могут наиболее эффективно реализовывать свой интеллект, инициативу, творческий потенциал и личную ответственность. Смелая и очень благодарная задача эффективной организации – сформулировать и проанализировать эти возможности»[32].
После таких заявлений очевидно компетентного и информированного руководства становится более чем ясной главная стратегия технократии – свести жизнь к стандарту так называемого проживания, с которым сможет справиться техническая элита, а затем на этой фальшиво-исключительной основе претендовать на устрашающие всеобъемлющие полномочия над всеми нами за счет своей монополии на экспертов. Такова политика нашего развитого промышленного общества, истинно современного общества с двухвековой историей агрессивного светского скептицизма, безжалостного вытравливания считавшегося трансцендентным окончания жизни и одновременным появлением эффективных технических средств общества, чьи абсурдные метания – от производства безбрежного изобилия до производства средств массового уничтожения – мы теперь наблюдаем. При технократии мы станем в высшей степени научным обществом; однако, подобно кафкинскому г-ну К., в «развитом мире» люди все больше становятся растерянными иждивенцами неприступных замков, где таинственные специалисты вершат их судьбы. Да, система с защитой от дурака снова и снова увязает в беспорядках, апатичном разложении или в просчетах избыточной централизации; да, хронический цинизм термоядерной войны витает над нами гаргантюанским стервятником, пожирая немалую долю нашего изобилия и интеллекта. Но старшее поколение, знававшее депрессию, войну и длительное послевоенное восстановление, прочно цепляется за технократию ради близорукого ощущения процветания и гарантий: разве есть у них право роптать против тех, кто хочет только хорошего, против самозваных агентов демократического консенсуса, напыщенно апеллирующих к научному мировоззрению, самой достоверной нашей мифологии? Как кто-то станет спорить с отеческим попечением Великих Инквизиторов технократии? Они не только дают вдоволь хлеба, но этот хлеб еще и мягок, как пух, жуется без усилий и обогащен витаминами!
Конечно, существуют и те, кто еще не дорвался до материальных благ: это «другие американцы» в нашей собственной стране. В этом случае неизбежно и на законных основаниях начинается масштабная кампания, охваченная негодованием, нацеленная на проблему интеграции этих парий в общее изобилие. Пусть это изнурительная борьба, в ходе которой упускаются из виду другие ценности, но рано или поздно (с какой стати подвергать это сомнению?) все недовольные меньшинства будут примирены и устроены. И основание технократии расширяется, ассимилируя своих усталых соперников. Проведение такой политики – почти фокус, военная хитрость, как если вы хотите кого-то поймать и заставляете его налегать всем весом на дверь, которую вы удерживаете закрытой, а затем неожиданно распахиваете. Он не только влетает внутрь, когда вам это нужно, но и с грохотом падает.
В анализе «нового авторитаризма» Герберт Маркузе особо подчеркивает «абсорбирующую силу» технократии и умение дать «удовлетворение таким образом, который порождает подчинение и подрывает рациональность протеста». Зрелая технократия действительно способна ассимилировать в свою систему любою форму недовольства.
Давайте не спеша рассмотрим важный пример такой «репрессивной десублимации», как называет ее Маркузе. Проблема – сексуальность, традиционно один из самых мощных источников недовольства цивилизованного человека. Чтобы освободить сексуальность, пришлось бы создать строй, при котором технократическая дисциплина стала бы невозможной. Попытка напрямую подавить сексуальность вызывала бы взрыв возмущения, требующего постоянного контроля; кроме того, тогда технократия ассоциировалась бы с пуританскими установками, а просвещенные люди считают их предрассудком. Поэтому выбранная технократией стратегия – не силовое подавление, а плейбойская версия полной вседозволенности, и она навязывается нам в красивых фильмах и глянцевых журналах. В обществе изобилия есть секс и сексуальное изобилие – по крайней мере, мы в это верим. Но если вглядеться пристальнее, мы увидим, что сибаритские беспорядочные связи имеют социальный окрас. Они ассимилированы на таком уровне доходов и социального статуса, какие доступны лишь богатеньким молодым управленцам и сливкам общества. Ведь сколько же это стоит – арендовать яхты, набитые юными нимфоманками, и отправиться, как это делают наши плейбои, на Багамы для водных оргий? И мы упираемся в вывод, что настоящий секс прилагается к лучшему скотчу, солнцезащитным очкам за двадцать семь долларов и шнуркам с платиновыми наконечниками. Все, что дешевле, – жалкий заменитель. Да, в технократическом обществе диагностируется вседозволенность – но только для толстосумов и для любителей посорить деньгами. Это награда, которая достается надежным и благонадежным приверженцам существующего порядка. Перед тем как стать серийным соблазнителем, кандидат в плейбои должен показать себя лояльным работником.
32
Из недавней книги Роберта С. Макнамары «Сущность безопасности» (Нью-Йорк. Харпер энд Роу. 1968). С. 109–110. У нынешнего поколения именно фигуры второго и третьего уровня вроде Макнамары считаются образцом технократа, который, скрываясь за официальным фасадом руководства, продолжает свою работу, несмотря на любые внешние изменения в правительстве. Карьера Макнамары стала почти парадигмой нашего нового элитного менеджеризма: от главы «Форда» до главы министерства обороны и Всемирного банка. Заключительным этапом наверняка станет пост президента одного из наших крупных университетов или ассоциаций. Как видите, уже не важно, чем управляет менеджер; все сводится к ловкому жонглированию огромным количеством денег, ядерных ракет, студентов… –