— Дум-дум [29].
И от этого зрелища отошел Беранек, возмущенный соотечественниками.
Он внимательно вглядывался в толпу, ища знакомые лица; не найдя, стал следить за иссякающим притоком пленных. Постепенно проселки и поля вокруг пустели.
Русский офицер, стоявший на груде высохшей грязи, отдал какое-то приказание, и странные солдаты зашевелились: с криками стали они сгонять всех пленных на дорогу.
В ту минуту, когда уже и Беранек решил, что все пленные давно собрались здесь, он увидел на опушке леса, из которого сам вышел вслед за Бауэром, еще одного австрийца; тот бежал со всех ног напрямик через мокрый некошеный луг. Заметили его и другие пленные, и русские, потому что человек махал руками, кажущимися издали необычайно длинными. Он бежал и махал так отчаянно, что то и дело спотыкался и падал в высокую мокрую траву. Казалось, его сбивает с ног солдатский ранец, подпрыгивавший у него на спине. Чехов, которые охотно смеялись всему на свете, это зрелище необычайно развеселило.
Они озорно кричали бегущему:
— Nieder! Auf! Hip-hip! [30] Не убейся!
Заразившись их весельем, принялись орать и русские солдаты. Они прицеливались в бегущего из своих длинных винтовок, как в зайца. От всех этих шуток Беранеку было не по себе.
Австриец подбежал к дороге, проходящей по насыпи над лугом, и расшалившиеся солдаты стали постепенно смолкать. Уже различимо лицо, — по нему пробегают отблески волнения, — и глаза — они смеются, — хотя ноги заскользили, съехали в грязную канаву, однако вынесли здоровое тело австрийца на насыпь и крепко стали в дорожной пыли, черные от грязи и белые от пыли, — а под светлой щетиной бороды, на казенном вороте мундира, похожем на ошейник, солдаты разглядели две, пусть потертые, но все же офицерские звездочки.
— Иди! — степными голосами орали, разойдясь, русские солдаты, в шутку подгоняя прикладом этого странного последнего пленного.
Беранек, взяв под козырек, четким шагом отступил с дороги австрийского офицера.
Но лейтенант, углядев на груде придорожной грязи русского офицера, весь вспыхнул от радости и без колебаний, не оборачиваясь ни на шутливые удары прикладами, ни на Беранека, ни на толпу пленных, кинулся прямо к нему. Как будто именно здесь, среди этого множества людей, он вдруг нашел дорогого ему, давно не виденного хорошего знакомого. Покраснев и учтиво — по-штатски — поклонившись, он подал руку русскому офицеру. Может быть, он назвал при этом свое звание и фамилию, но весь жест его был столь резок и тороплив, что русский офицер, как раз собиравшийся зевнуть, удивленно отшатнулся, спрятав руки свои за спину. Теперь он смотрел на австрийца изумленными смеющимися глазами.
Одни пленные засмеялись, другие покраснели от стыда и гнева.
— Ах! — вырвался непроизвольный вздох из груди нескольких пленных офицеров.
— Schuß! [31] — выкрикнул кто-то.
Это слово повторили другие, и посыпались еще бранные слова. Толпа быстро поглотила сумасброда — к нему оборачивались спиной и, пожалуй, скоро забыли бы и его самого, и этот неприятный эпизод, столь незначительный в ряду прочих событий, но раньше, чем все от него отвернулись, и раньше, чем могли забыть о нем, сумасброд закричал:
— Вашек! Вашек! [32]
Беранек едва успел отскочить в сторону, крикнув:
— Дайте дорогу!
Впрочем, это было совершенно бесполезно, ибо странный лейтенант на глазах у всех бросился к унтер-офицеру Бауэру и обнял его.
3
Толпу пленных можно бы сравнить с машиной, разлетевшейся в куски на сумасшедшем ходу. Сравнить с машиной, разлетевшейся так недавно, что оторвавшиеся колеса еще крутятся и втулки еще не остыли.
Требовалось новое устройство, новые команды, чтоб привести в согласное движение хаотические устремления массы. Русским солдатам никогда не преобразовать бы эту толпу в маршевую колонну, хоть надорвись они от крика, если б за дело не принялся взводный Бауэр.
Выпрямившись во весь рост, стоял он рядом с чудаковатым обтрепанным лейтенантом, который, правда, нерешительно попытался было взять на себя команду, да не справился с делом. Бауэр же отдавал приказы спокойно, как на плацу. Рядом с несколько неряшливым лейтенантом — неряшливость его была неуловима, как ветерок, взвихривающий дорожную пыль позади повозки, — унтер-офицер казался особенно подтянутым. Шесть больших белых и совершенно свежих унтер-офицерских звезд совсем затмевали две почерневшие и потертые звездочки на узком ошейнике-воротнике лейтенанта.