Лишь изредка, там и сям, тихий ландшафт оживляли мелкие, почти незаметные для глаза движения, указывающие на присутствие человека. Тянулась по дальнему проселку длинная вереница серых деревенских телег с бревнами и терялась вдали. Красно-белое пятнышко — какая-то баба — медленно, улиткой, ползло по бескрайним лугам. Тарахтела телега по дороге вдоль оврага, и удивленный мужик, углядев пленных за забором хуторского двора, остановил лошадь, чтоб поглазеть на них. Баба, ехавшая в телеге, соскочила на землю, подошла поближе, крикнула что-то и перебросила Гавлу полкаравая хлеба.
Иозеф Беранек провел все послеобеденное время, осматривая старые просторные хозяйственные постройки, радуясь встрече с родной обстановкой. В одном из закоулков он почувствовал запах свежего конского навоза и, направившись по запаху, обнаружил за новой рубленой оградой конюшню и лошадей — это сделало его совершенно счастливым.
После обеда на зеленой хуторской улице появилась яркая, пестрая группка — приехали молодые женщины из Александровского. Жена приказчика Нина Алексеевна с подругами устроили налет на Елену Павловну, и теперь они все вместе окружили унтер-офицера Бауэра.
С жадным интересом выслушивали они его ответы на целый град их вопросов — большую часть их Елене Павловне пришлось переводить. Твердый выговор, с каким Бауэр произносил русские слова, единодушно был признан «ужасно милым». Женщины усердно ломали язык, стараясь выучить и запомнить его иноземное имя. Потом, пресытившись этой забавой, оставили Бауэра — столь же внезапно, как и налетели на него. Потащили с собой Елену Павловну погулять по широкой, заросшей травой улице хутора.
Перед домиком, где поселили пленных офицеров, дамы распустили концы своих легких и ярких шарфов, кокетливо повязанных вокруг головы. Едва не бросились бегом к доктору Мельчу, который ловко сумел попасться им на дороге. Вызывающими и бесстыдными взглядами мерили дамы его с ног до головы. Потом подослали к нему с букетиком полевых цветов дочурку механика и издали засыпали его воздушными поцелуями. И долго махали на прощанье белыми платочками пленным солдатам, с любопытством толпившимся в воротах двора.
Энергия, заключавшаяся в серо-голубой массе батальонов, эта живая тяжесть, которая во время изнурительных маршей увлекала и подталкивала вперед изнемогающие сердца, преодолевая слабость одиночек, живое бремя расплавленных сердец, которое подминало под себя, перемешивая, отчаяние, храбрость, страх, благоразумие, протест и усталость, образуя единую энергию борьбы, — эта энергия тяжести масс, расщепленная последним поражением, начала собираться воедино уже на третий день.
Лениво-животное насыщение безмятежным отдыхом начало уже тяготить организм толпы, как тяготил желудки пленных кислый хлеб. Серое человеческое стадо начало лениво расправлять свои мышцы, ища какой-то деятельности — так расправляет полип свои щупальцы.
В коровнике, на серых балках над головой, с которых, подобно сталактитам, свисала грязная одежда и тощие солдатские мешки, и над грубо сколоченным столом в углу появились орнаменты из открыток, завалявшихся по карманам у пленных. На дворе из корявых стволов, проросших лопухами и вьюнами, из полусгнивших досок, найденных в траве, сколотили некое подобие беседки. Из обрубков бревен в уютном уголке устроили стол для картежников и сиденья, у входа в коровник появилась — вместо завалинки — лавочка на четырех ножках, а от желоба у колодца протянулась в размокшей земле канавка, отводящая воду в заросли крапивы меж поленницами.
Кто-то нашел подходящую суковатую ветку и принялся вырезать трубку в форме головы бородатого русского солдата в папахе. Вскоре этим же занялись и другие, придумывая новые и новые формы. Множество пленных могли часами следить за этой кропотливой, требующей большого терпения, работой. Другие усаживались в кружок и убивали время всякими россказнями о мире и войне, а высокий ефрейтор, немец Клаус, собрав вокруг себя нескольких товарищей, пытался наладить хоровое пение в четыре голоса. Любители одиночества, если их не заставляли носить в кухню дрова и воду, уныло слонялись по двору, бессознательно ища себе дела.