Во-вторых, переход от виртуального к реальному: в наше время, в соответствии с постмодернисткими понятиями симулякров и гипперреальности, реальная жизнь то и дело замещается виртуальной, и дело не только в «экранном поколении», проводящем жизнь перед мониторами в соцсетях (симулякры доносились до людей тем или иным образом и до изобретения телевизоров, формируя наряду с реальной жизнью некую виртуальную действительность, в которой пребывало сознание человека), и метамодернисты не отказываются от цифровых технологий как нового уровня коммуникаций; но в данном случае мы имеем дело не с «Матрицей», в которой человек живёт, неспособный отделить иллюзию от вымысла, а с миром, в котором виртуальное чётко определятся, при этом признаваясь частью реальности. И если Магритт написал изображение трубки, подписав его «Это не трубка», поясняя, что изображение трубки не есть сама трубка (из неё нельзя прикурить, какой бы точной ни была иллюзия), то метареалисты отмечают: «Да, это не реально существующая трубка, из которой можно закурить, но это реально существующее изображение трубки, которое производит впечатление на зрителей и оказывает тем или иным образом воздействие на известную нам реальность. Это изображение может вдохновлять, его можно стереть, его можно продать. Это не тот объект, которому он подражает, но это другой объект, обладающий уникальным набором свойств, нехарактерных прототипу».
В-третьих, позиционирование относительно исторического контекста. В отличие от постмодернизма, как и ряда модернистских направлений, метамодернизм не противопоставляет себя исторически сформировавшимся классическим формам искусства, не стремится к эпатажу, провокациям и агрессивным претензиям на роль доминирующей культуры. Вместо этого он просто обогащает спектр традиционных средств искусства, признавая преемственность с классикой, несмотря на экспериментальность в поиске новых форм и средств выразительности, и планирует неконфликтно сосуществовать параллельно с традиционной культурой, постепенно, естественным образом, став частью классического искусства с учётом окраса своей эпохи.
В этом смысле концепцию метамодернизма можно рассматривать как описание, а не предписание: т.е. не в качестве движения, постулатам которого кто-то сознательно пытается следовать, а в качестве явления, представителями которого (сами того не ведая) оказываются многие люди, в творчестве которых наметился ряд характерных общих тенденций.
Что сказать в завершение? Как говорил Умберто Эко, постмодернизм (маньеризм, в тех или иных формах, будь то дадаизм или что-то иное) — искусство кризисной эпохи. В идейном вакууме люди начинают играть со смыслом и формой, попутно провозглашая цинизм, сарказм, иронию и провокационное ниспровержение ценностей, потому как, кроме вульгарности, непристойности и кощунства, в такой обстановке многим сказать больше нечего. Это прогнозируемая реакция. Но в какой-то момент людей начинает тошнить и от этого. Они видят, что даже если классическое искусство и не удержало человечество от глобальных кризисов, в нигилизме и деструктивности пользы явно не больше. И тогда они начинают сознательно обращаться к вечным ценностям: светлому, доброму, пусть и в обновлённой форме подачи.
И тут мне часто вспоминается известная притча: шторм вынес на берег рыб, а ребёнок ходил и бросал их обратно в воду; когда ему сказали, что он не сможет вернуть в море всех, он ответил: «Да, всех не смогу. Но для спасённой рыбки — смысл есть».
Конец