После экзамена, отпустив с черного хода чету Кобозевых, Александр Михайлов со стаканом чаю в руке вошел в гостиную. Лиза сидела в кресле с книгой на коленях, но не читала.
— Шикарно живете, — сказал он, с отвращением оглянув комнату. До того он здесь не бывал. — Если бы все с толком продать, много динамита можно изготовить.
— Вы нынче обедали? Кажется, у нас что-то есть.
— Не надо, я сыра поел.
— Да ведь там, кажется, не было хлеба?
— Я отыскал в шкапчике… Ну, как молодежь?
— Ничего, славные юноши. Только очень еще зелены. Им, боюсь, ничего важного поручить нельзя.
«А тебе можно!» — подумал он. Александр Михайлов не видел для Лизы роли в своем хозяйстве. «То есть, роль-то, конечно, можно найти, да что из этого выйдет?» В свободное время он только о хозяйстве и думал: кого куда назначить. Лиза держалась гораздо лучше сестры, но и она стала нервничать. Михайлов нимало не винил ее в трусости: в их партии естественный подбор исключал боязливых людей. Однако он знал, что, за самым редким исключением, вроде Желябова и его самого, люди не могут долго выносить нестерпимое нервное напряжение, которое требовалось для террора. Одни сдавали раньше, другие позже. Лиза, по его мнению, была способна на самые отчаянные дела, но лишь в минуты подъема. Таких людей он считал опасными: террористическая работа была затяжной и на минутном подъеме держаться не могла. Партийной деятельности за границей Михайлов придавал очень мало значения, но считал возможным назначать на нее уставших людей — больше для поправки, как в санаторию. Так он недавно отправил в Париж Гартмана, который тоже был далеко не трусливым человеком. «Как бы ей все это получше преподнести?»
— Старший совсем ничего малый. Жаль, что близорук. Я ему велел носить очки. Он был в очках?
— Нет. Назло вам без очков.
— Я так и знал! Верно, барышням так больше нравится! — гневно сказал Михайлов. — Я ему покажу!.. Ну, а ты как? У тебя очень скверный вид? Не спишь?
— Отлично сплю.
— Ох, врешь. Хочешь, я дам снотворное?
— Отлично сплю… А вот, Дворник, за мной установлена слежка.
— Что ты говоришь? Где ты заметила? К-когда?
Толком Лиза ничего не могла объяснить. Ей накануне показалось, что на углу их улицы и Невского за ней пошел какой-то подозрительный человек. Она позвала извозчика, погони как будто не было. Михайлов сердито качал головой. «О, Господи! Не может отличить сыщика! А если заметила слежку, то обязана была тотчас мне сообщить, чтобы мы явку назначили не у нее. Да, верно, ей просто от нервности приснилось. Поскорее ее отправить к Марксу. Нет, при Марксе уже сидит Алхимик. Кто-то есть этакий вроде Маркса в Париже? Еще на какой-то сыр похожа фамилия…»
— П-просто ты, верно, ему понравилась. Ты нравишься многим мужчинам, — сказал он с искренним удивлением. Лиза усмехнулась. — Молодой?
— Да, скорее молодой.
— Смотри, теперь особенно будь осторожна перед поездкой. Мы ведь решили отправить тебя за границу.
— За границу? «Мы решили»? Кто это «мы»?
— У нас было маленькое совещание с Тарасом… И с Соней, — сказал он и пожалел, что сказал: ссылка на Соню должна была раздражить Аристократку.
— Я не знала, что Тарас и Соня теперь способны думать о делах!
— Ты что хочешь сказать? — спросил Михайлов, нахмурившись.
— Вы отлично знаете, что наши молодожены проводят медовый месяц. Правда, он у них как будто немного затянулся. А Соня уже совершенно забыла, что была невестой Старика.
— Это их чч… ч-частное дело! — очень строго сказал Михайлов, заикаясь больше обычного. Как ни раздражали его любовные романы в партии, сплетни о них раздражали его еще больше. — Это никого не касается! А работают они сейчас так, как никто другой! Ты п-просто не знаешь, что говоришь.
— Хорошо… Так не хотите закусить?
— Вот что. Я пришел поговорить с тобой серьезно. Нам давно нужно иметь человека в Европе… Там Бог знает что о нас пишут! Недавно в одном немецком журнале напечатали статью о кружке чайковцев. И б-болван журналист объясняет: «чайковцы» — это по-немецки «Theetrinker»[257], и их так прозвали потому, что они пили за работой очень много чая!
Лиза засмеялась.
— Ну и пусть пишут.
— Нет, общественное мнение Европы нам очень важно. В Англии у нас теперь есть Гартман. Как ты знаешь, он установил теснейшую связь с Марксом… Кстати, Маркс нам недавно прислал свой портрет! — говорил значительным тоном Михайлов, точно это было чрезвычайно важно. Действительно, от Гартмана недавно был получен портрет, подаренный Марксом партии народовольцев. Они были тронуты и польщены подарком, но решительно не знали, что с ним делать. Едва ли наружность Маркса была известна жандармам; однако, самый вид его на стене мог сделать подозрительной любую надежную квартиру в Москве или в Петербурге. — Следовательно, в Лондоне у нас все в порядке. Но главный мировой центр — Париж, и там у нас никого нет. Лавров все-таки не наш человек, и он не молод, и он профессор. Туда нужно послать Старика, либо тебя, либо вас обоих. Нам надо иметь представителя при этом… как его? При Рошфоре. Ты по-французски хорошо говоришь?
— Недурно.
— Ну, вот видишь. Ты там внесешь динамическое начало, — сказал Михайлов, вспомнивший, что Тихомиров говорил что-то такое.
— Я не поеду за границу. Это то же самое, что солдату бежать с поля сражения.
— Какой вздор! — сказал он со скучающим видом, точно сто раз это слышал. Михайлов в самом деле слышал дословно ту же фразу от Льва Гартмана после того, как они решили его отправить в Париж. Теперь Гартман, по-видимому, был вполне доволен заграничной жизнью и как будто возвращаться не собирался. «И с ней будет то же самое…»
Он с большой убедительностью объяснил Лизе, что отъезд по делу партии не имеет ничего общего с бегством, что ей дается очень важное, ответственное поручение, что, если за ней следят, то она не может возлагать на товарищей еще дополнительные заботы по ее охране. Лиза слушала внимательно, и ей казалось, что он говорит правду. Но она чувствовала, что Перовской Михайлов просто не посмел бы предложить уехать за границу. Мысль о поездке в Париж была неожиданна. «Но что же я сказала бы Чернякову?.. А Маша!..»