Разделяя многие идеи восточных отцов христианской церкви, св. Амвросий говорил о взаимной помощи богатого и бедного, причем, по его мнению, благотворитель получает больше, чем отдает, поскольку «в день суда он получит спасение от Господа, которого он будет иметь должником своего милосердия». [66] Но призывал благотворить осмотрительно. А то «приходят работоспособные, не имеющие никакой нужды, кроме охоты к скитанию, и видом своих лохмотьев стараются склонить доверчивых благотворителей в пользу своей просьбы. Кто оказывает доверие таким людям, тот быстро истощает запасы, которые были бы так полезны настоящим беднякам». [67]
Благотворитель должен быть рационален, «чтобы его щедрость не оказалась неполезной». Если жадность богача, который не желает делиться с ближним, «бесчеловечна», то излишняя щедрость – «расточительство». По его мнению, Бог не хочет, чтобы мы сразу отдали наше имущество, но чтобы раздавали его по частям, а еще лучше – сохраняли постоянную возможность благотворить. Во всем нужна мера.
В целом можно сказать, что св. Амвросий заложил основы западного подхода к богатству и собственности, главными принципами выдвинув разумность, скромность и умеренность. Богатство и собственность при таком подходе обретали новое значение, становясь орудием добродетели и средством улучшения общего состояния общества. Он также впервые обозначил идею о человеческом достоинстве и образ жизни, который этому достоинству соответствует. Эта идея пройдет красной нитью через всю историю западного богословия, найдя свое окончательное развитие в католическом социальном учении ХХ в.
Августин Блаженный исходил из традиционного противопоставления земных, материальных благ духовным. В своем знаменитом произведении «О граде Божием» он говорил о двух «градах» как различных модусах бытия. В качестве основного критерия, разделяющего жителей этих градов, выступает их отношение к материальным благам.
Одни признают истинными только земные блага. Другие, избравшие «жизнь по Богу», ориентируются на блага духовные. Они воспринимают себя своего рода странниками на этой земле, а потому не привязываются к собственности и богатству.
До второго пришествия и конца мира (т. е. в нашей реальной истории) жители обоих градов одинаково подвержены бедствиям, бедности и нищете. Однако их реакции различны. «Ибо добрый ни временными благами не превозносится, ни временным злом не сокрушается; а злой потому и казнится этого рода несчастьем, что от счастья портится». [68]
Для Августина характерно разводить понятия грешника и греха, поскольку нужно «порок ненавидеть, а человека – любить». [69]
В целом можно заключить, что по многим позициям латинские отцы были единодушны с восточными. Все они говорили о Боге как Верховном Собственнике, а о человеке как «управителе» собственности, полученной от Всевышнего; об изначальном общем предназначении благ; о благотворительности как проявлении христианской любви; о материальной помощи богатых бедным и духовной помощи (молитве) бедных богатым. Но по некоторым вопросам, в том числе и социальной этики, восточное и западное христианство стали все больше расходиться. Противоречия стали нарастать после окончательного разделения единой христианской церкви на восточную (православную) и западную (католическую) в 1054 г. Рассмотрим, какие подходы к бедности и богатству развивало русское православие и чем они отличались от католических и протестантских.
4. Особенности православного подхода к бедности и богатству (Русская Православная Церковь)
Русская Православная Церковь (РПЦ) формировалась под глубоким воздействием византийского наследия. «Русь приняла крещение от Византии. И это сразу же, – отмечал прот. Г. Флоровский, – определило ее историческую судьбу, ее культурно-исторический путь». [70] Вместе с «греческой верой» были восприняты сложившиеся к этому времени в Византии формы церковной жизни и каноническое право, литературная и эстетическая традиция, а также целый комплекс идей по устройству политико-государственной, хозяйственно-экономической и социально-правовой жизни.
Важной особенностью византийского религиозного типа была созерцательность и сосредоточение на высших, божественных сферах. [71] Поэтому проблемы, касающиеся земной человеческой жизни, традиционно оставались на заднем плане. Во всей богатой религиозной литературе Византии с ее выдающимися достижениями в области догматики и литургики практически нет ни одной работы, в которой давалась бы последовательная трактовка социальной этики. «Не предпринималось никаких попыток построить “ мирскую” этику для человека вообще», – отмечает в этой связи известный православный богослов прот. Иоанн Мейендорф. [72]