Заметим, однако, что наши умозаключения дедуктивны и основаны на альтернативном по сравнению с бруннеровским прочтении того же источника. Помимо умозаключений, нам известно, какое значение придавали кавалерии вестготы и арабо-испанцы. В отличие от тезисов Бруннера, этот факт был доказан испанским ученым К. Санчесом-Альборносом.
Ошибочна и та оценка, которую Бруннер дает битве при Пуатье. Однако, вне всякого сомнения, речь здесь идет о "счастливой ошибке". Благодаря исследовательской работе самого Бруннера и тех, кто пытался углубить либо опровергнуть его выводы, мы располагаем сегодня возможностью показать во всей широте то, что с середины VIII в. значение военного фактора, то есть и войны, и ее главного действующего лица - воина, все более возрастает, тогда как число воинов идет на убыль. Целям войны начинает служить уже не весь свободный люд, как это диктовали германские обычаи, а аристократия профессионалов, имеющих коня, тяжелое вооружение и средства для приобретения и содержания дорогостоящего снаряжения. Речь, таким образом, идет о военной аристократии, профессионалах, бывших в то же самое время аристократией экономической, становящейся также благодаря распылению власти в связи с распадом каролингской империи политико-юридической аристократией.
Пуатье, несомненно, находится в хронологической точке, знаменующей собой начало этих изменений, особенно заметных во франкском обществе, но дававших о себе знать и в иных краях. Не подлежит сомнению, что средневековый рыцарь, конечно же, не родился в Пуатье, как не родился он и три с половиной столетия до того в Адрианополе. До VIII в. народ пехотинцев - франки не прозябали в неведении насчет выгод, которые сулит кавалерия, в особенности тяжелая кавалерия. Более того, уже были высказаны сомнения относительно достоверности сведений, сообщаемых византийскими авторами Прокопием и Агафием о военной технике франков VI в. и об отсутствии у них кавалерии. Им противостоит свидетельство Григория Турского, согласно которому тюринги накануне сражения с франками поспешили обзавестись кавалерией. Кроме того, крестьянская пехота вовсе не исчезает при Каролингах, напротив, в ряде периферийных районов, не затронутых глубоко феодальными отношениями и сохранивших аллодиальные отношения, например в Саксонии, она вплоть до XII в. продолжает иметь определенное военное значение. Однако с VIII в. лошадь все решительнее вторгается в пределы военного искусства Запада, становясь самым эффективным его инструментом.
О технических причинах такого ее возвышения не следует забывать. Стремя и подкова обеспечили лучшую маневренность коня и воина. Возросла, следовательно, их функциональность. Способствовало этому и улучшение фуража и условий содержания лошади. Однако, помимо технического фактора, два события раннесредневековой истории франков помогают нам понять причины победы, одержанной лошадью.
Прежде всего упомянем о "скандальном происшествии" в сфере внутренней политики: клика царедворцев (то есть военных интендантов и командиров) узурпировала власть, отобрав ее у "бездельника", последнего ленивого Меровинга, чья правомочность в качестве монарха основывалась на представлении о сакральном характере власти вождя, которое не смогла поколебать даже христианизация франкского народа. Однако майордом Меровингов Пипин порвал с этой традицией. Он стал королем благодаря личной доблести (е virtute sumptus). Доводам устаревшей сакральности предков он противопоставил свою личную дерзкую самоуправность. Он, безусловно, осознавал факт узурпации власти. При помощи папы ему удалось создать новую сакральность, заимствованную на этот раз не из германо-языческих традиций и преданий, а из библейско-христианской культуры. Была восстановлена иудейская ритуальная практика, засвидетельствованная Ветхим заветом. Он повелел священникам помазать себя на царство. С тех пор помазание даже в большей степени, чем коронация, стало королевским ритуалом во Франции.
В качестве образцов для себя французские монархи взяли библейских царей Давида и Соломона. Христианская харизма насаждала сверху новую традицию, освобождая франкских монархов от преемственности с царями-волхвами, населявшими германские дремучие леса, превращая короля франков в наследника жезла Моисеева, благословившего сначала Давида, а затем и самого Христа. Таким образом, франки становятся новоявленным избранным народом, "новым Израилем". Вот к каким берегам причалила ладья народа, построенная Хлодвигом. Известно, в какой мере данная концепция обусловила рождение каролингской империи, насколько подобная трактовка христианства, замешанная больше на Ветхом, чем на Новом завете, повлияла на христианское миросозерцание, особенно на его отношение к войне.
Однако, несмотря на помазание, Пипин все равно оставался узурпатором. Уважаемым и, быть может, для многих любезным, и уж конечно внушающим почтенный трепет и страх, но узурпатором. Следовательно, он подвергался настоящей угрозе быть безнаказанно свергнутым, стоило лишь начать меняться направлению ветра, надувавшего паруса его политической фортуны.
Отец его, Карл Мартелл, желая сохранить свою власть, узурпированную им де-факто, прибегал к политике экспроприации церковных земель на основании precariae verbo regis, земель, которые он затем раздавал своим приближенным. Необходимо было сохранить и даже расширить верную клиентелу, которая, выражаясь военным языком, находилась бы в состоянии постоянной боеготовности с целью уберечь своего командира от ударов судьбы. Откуда же взяться столь верным солдатам, если не из свиты царедворцев, то есть из числа гвардии телохранителей? Они в свою очередь нуждались в землях, точнее сказать в земельной сеньории, чтобы вооружаться. Получив землю, они лезли из кожи вон, наперебой демонстрируя свою военную доблесть, лишь бы убедить своего военачальника в том, что только от них и зависит его благополучие и процветание. Они должны были вооружаться и совершенствовать свое боевое мастерство, чтобы доказать - они лучше и сильнее других, недовольных новым положением дел, часто не считаясь даже с тратой большей части доходов, которые приносила им земля.
Безопасность новых магнатов, вышедших победителями из дворцовой "революции", требовала сверхобогащения и сверхвооружения для меньшинства верных приспешников, увеличения дистанции между ними и остальной частью франкского народа. Стремление создать тяжелую кавалерию, намного превосходящую пехоту, было, по всей вероятности, не одной из антисарацинских, антиаварских, вообще "антиварварских" акций, а внутриполитическим военным средством, при помощи которого Карл Мартелл и его преемники рассчитывали упрочить свою незаконно захваченную власть.
Обычно принято говорить о распространении кавалерии в этот период как о факте военной и экономической истории. И это вполне справедливо. Но при этом не следует забывать о политике. Воины, получавшие землю при условии, что уровень их вооруженности намного будет превосходить средний уровень остальной массы свободных франков, именно в тот момент, когда в верхах франкской политической системы происходили чрезвычайные изменения, образовывали новую политическую силу, которая должна была стать опорой королевской власти.
С военно-технической точки зрения выбор пал на "конного воина". Образцом кавалерии по тем временам считалась лангобардская кавалерия. Франки и лангобарды в этот период времени поддерживали оживленные контакты, а в какой-то момент были даже союзниками. В 768-771 гг. франкская политика находилась под влиянием королевы Берты, известной своими пролангобардскими. взглядами.
Тем не менее интерпретировать развитие кавалерии в качестве инструмента политической воли новых сеньоров франкского народа следует с известной долей осторожности. Не надо забывать и о других факторах, способствовавших ее подъему. Липтинский синод (Concilium Liptinense) 743-744 гг., на котором франкская церковь согласилась с переводом своих земель в режим временного подчинения королю (precarium) (1), со всей определенностью заявил о том, что данное решение было принято с целью оказать помощь народу оружием в момент грозящей опасности.
И мы тотчас же вспоминаем об испанских арабах. Однако они не были единственным "племенем", угрожавшим франкам. Таким образом, перед нами еще одно обстоятельство франкской жизни, вызвавшее появление кавалерии. Его следует учесть наряду с политической задачей дня - обеспечить консолидацию узурпированной власти. Кроме арабской, речь шла и о "варварской" угрозе, нависшей над франками как на Севере, так и на Востоке. Наряду с этим существовала необходимость удерживать под своим контролем Южную Галлию, по-прежнему подвергавшуюся набегам сарацин, терзаемую местными междоусобицами. Чтобы справиться со всеми этими опасностями в эпоху демографической депрессии, необходима была не просто многочисленная "народная" пехота, собрать которую вряд ли представлялось возможным, а и кавалерия "элиты", состоящая из профессионалов, готовых по первому приказу выступить в поход, не заботясь о сельскохозяйственных работах, способных в короткий срок и своевременно прибыть в любой уголок королевства.