Молодой еще зэк, студент из Хабаровска по кличке Писатель, дует на столбик: «Поднимется!» Бывалый, бригадир фаланги бетонщиков, весь словно скрученный из мышц, ему отвечает: «Поднимется-поднимется… Колымится!»
Кружка горького, как отрава, пихтового настоя от цинги. Бочка стоит в коридоре каждого барака. И топают оба в строй, на утренний развод.
В бушлатах и в ватных штанах, с прожженными от костра дырами.
В чунях, сделанных из автомобильных покрышек. Бригадир, понятно, в старых, но все еще добротных валенках, подшитых дратвой.
На то он и бугор.
Все остальные в чунях.
Такие резиновые лапти назывались суррогатками.
Они оставляли на снегу ребристый след.
Стоят зэки, сгорбились.
Из чуней торчат клочки мха. А молоденький Летёха – так и надо его называть, с большой буквы, потому что в киноромане Летёха – обобщенный образ офицера-лагерника, он – начкар, уже надрывается. Он творит молитву начальника караула: «Внимание, заключенные! Вы поступаете в распоряжение конвоя! Разобраться под руку пятерками! Шаг влево, шаг вправо – считается побег! Оружие – к бою! Дослать патрон! Конвой применяет оружие без предупреждения! Нарядчики – ко мне! Оркестр – марш! П-шел!»
Самая любимая команда сторожевых овчарок. П-шел!
Пошли зэки.
Пошли…
После них на снегу остается автомобильная елочка шин. Как будто огромная машина прошла своими колесами по зоне.
А может, и по всей ургальской тайге.
Бредут, как на похоронах.
Руки, по привычке, за спиной.
Лица замотаны тряпками.
Путеармейцы скального фронта.
Хрустит и картавит снежок под ногами…
Вообще-то Летёху зовут Василий.
С виду простой деревенский парень.
Но это только с виду. На самом деле он бериевский сокол-сапсан!
Голубая фуражка, синий кант. По околышу бликует звездочками иней. Фуражка-то, конечно, больше для форса. Сейчас прижмет морозец, и Летёха достанет из-за пазухи ушанку. Да ведь и ушанка у него особенная. Каракулевая. Отобрал у очкастого ханурика, по кличке Писатель, из Хабаровска. Того самого, что каждое утро дышит на термометр.
Урки не успели отобрать, а Летёха подсуетился.
На то ведь он и начкар!
Над центральными воротами лагеря висит плакат: «Труд в СССР есть дело чести, доблести и славы!» А чуть ниже, на широкой доске: «Кто не был – тот будет! Кто был – не забудет!»
Прибили доску старые зэки-повторники – еще соловецкие, не добитые троцкисты. Начальство разрешило.
А что?! Точнее ведь не скажешь.
Голосок лейтенанта ломается на утреннем морозе. И он дает петуха. Зато щеки офицера горят румянцем. А поди ж ты плохо! Летёхе не грустно в овчинном полушубке, в серых, новехоньких, валенках и в своей каракулевой шапке. Почти кубанке. Начальник лагпункта недавно пообещал Летёхе третий ромбик. Старлей. Не может быть, чтобы по пьяни болтнул!
Овчарка у ног Василия серо-седой масти. Скалится на людей, как будто смеется над убогими. А потом заходится в утробном лае.
Кажется, овчарку сейчас вырвет. Вот как она ненавидит окружающих ее людей. Говоря по-лагерному, псинка кинет харч.
Овчарка натаскана на людей в бушлатах.
От них пахнет бараком.
Овчарки ненавидят запах бараков.
Ко всему привыкает человек на зоне.
К лаю сторожевых псов привыкнуть невозможно.
Харкают кровью на снег зэки-путеармейцы.
Кто-то из них – тубик, а кто-то болеет цингой.
Десны кровоточат.
Духовой оркестрик на разводе – две трубы, барабан и литавры. Выводит: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»
Еще бы ему вольно не дышать, посланнику города Свободного!
Хрипят простуженные трубы, глухо и размерено бьет барабан.
Литавры предательски, по-стариковски, ухают.
Вот что видит Костя за тачкой на пьедестале.
Сколько раз, по распоряжению кума, тачку сковыривали ночью!
А наутро она возникала вновь. Вмурованная в гранит.
Но не кажется ли нам, что Костя засмотрелся на картинки давно минувших дней. Минувших ли?! Контролер-сержант, хохол-дылда, уже горбатится, бренчит ключами и открывает предзонник. В предзоннике догорает утренний костер конвоя. Грелись вохряки перед службой… Надзиратели бегут с пачками картонных листков-формуляров в контору. Перекличку зэков ведут строго по спискам. Недосчитают одного-двух – начнут шмонать бараки.
Сегодня фаланги в полном составе пошли к тоннелю.
Нет давно никакого лагеря.