«Я просто живу, как могу, – сказала Барбара, – но ты хочешь состряпать из всего этого величественный сюжет. Великую вселенскую историю. Нечто первостепенной важности».
«Что же, это как раз и есть преданность идеям, Барбара», – сказал Говард.
«Не думаю, – сказала Барбара. – Я думаю, что я просто живу, а ты только теоретизируешь. Ты своего рода самосочиненный книжный персонаж, который обратил сюжет в свою пользу, потому что сам его сочинил».
Говард думал, что он тоже живет, и когда Барбара ушла, он сел перед рукописью на его столе. Просматривая последнюю страницу, он обнаружил, что Барбара написала там замечание, скопировав его собственное с заключения на одной из студенческих работ: «На мой взгляд, это логичное теоретическое рассмотрение темы, но в нем нет ничего из вашего реального жизненного опыта как современно мыслящего человека». Но он был современно мыслящим человеком и знал, что книга утверждает это, а критика продиктована завистью.
И Говард продолжал писать книгу с новым запалом, и он быстро ее завершил. Потом отправил в издательство, ничего Барбаре не сказав; и почти сразу же с ним заключил договор и предложил очень недурной аванс известнейший левый издатель, который предложил выпустить ее и в твердом переплете, и дешевым тиражом в бумажной обложке, обеспечив широкой рекламой. Он показал Барбаре письмо издателя, и, вопреки ее воле, оно произвело на нее впечатление. Она уже отзывалась о книге критически в разговорах с некоторыми друзьями; теперь она тепло говорила о ней в более широком кругу. Эта победа глубоко его обрадовала. Он почувствовал, что хрупкое равновесие их отношений снова изменяется; он родил своего младенца. Он понимал, что преимуществом следует воспользоваться незамедлительно, а потому целый день у себя в кабинете писал письма в ответ на объявления в профессиональных журналах, предлагая свою кандидатуру на социологические вакансии в других университетах. Эта дисциплина как раз бурно развивалась, появилась большая потребность в специалистах, главным образом благодаря новым университетам, многие из которых ввели социологию в число основных опор своей новой академической структуры. Предварительная реклама его книги уже появилась в печати, и он дал интервью для «06-сервера»; все это, казалось, способствовало его шансам. Его пригласили на собеседование в три университета из тех, куда он писал; в том числе Водолейт, и этот заинтересовал его больше всего, так как там планировалась совсем новая программа, обещавшая ему возможность разработать собственный подход. Теперь он рассказал Барбаре, что предпринял. Вначале она негодовала, уловив в этом еще одну вылазку в тайной кампании против нее. Но затем ей стало любопытно, и, когда он отправился в Водолейт на собеседование (долгая поездка из Лидса на поезде), Барбара поехала с ним. Тогда-то Кэрки и посетили Водолейт в первый раз. Собеседование с Говардом проводилось в обшитом панелями Гейтскелловском зале в елизаветинском здании, которое было исходной ячейкой нового университета еще задолго До того, как кто-нибудь мог даже вообразить муниципальные башни и бетон с предварительно напряженной арматурой и корпуса из стекла, которые теперь начали расползаться по территории, – плоды достижений именитого финского архитектора Йопа Каакинена. Собеседование было самым благожелательным. Междисциплинарная программа университета и принятые им новые методы обучения радостно возбудили Говарда после Лидса; он видел, что его воспринимают со всей серьезностью; модернистский академгородок, разрастающийся на старинной территории, понравился ему, ибо вполне согласовался с его ощущением трансформирования истории. Тем временем в городе Барбара, которая оставила младенца на попечение друзей в Лидсе, оглядывала полки радикальных книжных магазинов, нашла кулинарию, специализирующуюся на органической пище, проинспектировала бутики и заглянула в клинику планирования семьи. Она никогда еще не бывала на юге Англии, и у нее возникло ощущение волнующего оптимизма; ей казалось, что повсюду она замечает признаки дружественного радикализма, боевой современный стиль, который словно бы на несколько световых лет опережал более угрюмый, скованный мир Лидса. Ей представилось, как в этом месте она – они вместе – берут оставшиеся исторические права, в которых прежние Кэрки отказывали себе. Она сидела на железной скамье на променаде и смотрела на море – новизна, наслаждение. В сквере променада блаженствовали две-три пальмы и росли апельсиновые деревца. Она представила себе, как ребенок играет вон там внизу на песчаном пляже; представила себе замечательные вечеринки. К ограде прислонялись хиппи с рюкзаками; люди переговаривались по-французски; в книжном киоске на вокзале стояли труды Маркса и Троцкого. В этом солнечном свете она узрела свой шанс; когда Говард вернулся после собеседования и она узнала, что ему предложили эту вакансию, она стала ярче от волнения.
«Тебе следует согласиться, – сказала она, – это хорошее место».
«А я уже согласился, – сказал Говард. – Ты опоздала.
«Ну и дерьмо ты, – сказала она, – не посоветовавшись со мной».
Но она была довольна, и они спустились на пляж и вместе запускали камешки по поверхности моря. Камешки прыгали, и это было совсем не как в Лидсе.
Вот такова, более или менее, плюс-минус элемент собственной заинтересованности, одно-два искажения в истолковании, темная двусмысленность того или иного места, образцовая и раскрепощающая история того, объясняет Говард, как маленькие северные Кэрки оказались в Водолейте с его рекордным числом солнечных дней, и его пальмами, и его променадами, и его трущобными сносами, покупая вино, и сыр, и хлеб и устраивая вечеринки; и, разумеется, взрослея дальше, – ибо Кэрки, чего бы еще они ни делали, всегда продолжали безостановочно взрослеть.
III
Так что была еще одна такая же осень, осень 1967 года, когда главным вопросом был Вьетнам и люди легко раздражались, но за год до того года, когда самореволюции вроде кэрковской обернулись общественной проблемой, когда Кэрки откочевали на юг и на запад в Водолейт. Они приехали из Лидса в фургоне, движимости, которую как раз приобрели; новый Водолейтский университет соблазнил его двумя дополнительными надбавками, и впервые в жизни у Кэрков появились лишние деньги. В фургоне они сидели бок о бок и смотрели, как развертывается перед ними шоссе, как меняется пейзаж. Младенец лепетал в большой корзине сзади; наклейка на заднем стекле гласила: «Я живу в обществе изобилия». Кэрки сидели впереди молча, будто оба они готовы были выскочить у места их назначения, едва фургон затормозит, и поведать его или ее собственную повесть. Лето прошло в хлопотах, и порассказать было что. Барбара мало-помалу сделала вывод, что это был неверный ход, победа Говарда, ее поражение; проезжая через центральные графства к югу от Бирмингема, они пересекли границу ошибки. Беда, в частности, заключалась в том, что к концу лета, вопреки ее убеждению, будто она научно и надежно закупорила себя изнутри от подобного вторжения, она обнаружила, что вновь беременна; непостижимая тайна и причина негодовать.
Негодовала она еще и потому, что теперь поняла, что переезд обеспечил Говарду куда более сильные позиции; он ехал в Водолейт, предшествуемый своей репутацией. Бесспорно, репутация эта была несколько шаткой – популяризация новизны; тем не менее это была репутация. Так как – тоже к концу лета – его книга вышла и имела успех. Издатели сменили название на «Грядет новый пол», полагая, что это поспособствует ее продаже, и уже было ясно, что ее ждет и коммерческий успех. Кроме того, ее приветствовали настроенные на культуру критики воскресных газет и интеллектуальных еженедельников как труд, созвучный текущему моменту. Говард не потратил много труда на предварительный сбор материала для книги, в смысле фактов и документирования она была слабовата, но это возмещалось дискуссионным запалом и откровенным соучастием в раскрепощенности. Как говорила Барбара тем, кто на многочисленных вечеринках подходил к ней поговорить о книге (в эту водолейтскую осень их приглашали нарасхват): «О, секс – это область Говарда. Я думаю, можно сказать, что тут он провел по-настоящему глубокое зондирование». Но в целом книгу признали принципиальной и авангардной, вкладом в правое дело; и пока вы ее читали, она казалась истинно социологической. Так что Говард прибыл в Водолейт уже в ауре обещанного ему престижа, а также с полезным статусом сексуального умельца. Барбара же, со своей стороны, ехала туда беременной, ограниченной во многих отношениях, ей не предшествовала никакая репутация, и, мрачно размышляя над этим в течение лета, она ощущала нарастающий протест.