Но у нас даже нет необходимости строить догадки на этот счет, поскольку политический капитал Столыпина был израсходован задолго до его гибели, и свидетельств тому хватает. А потому главный вопрос не в том, что могло бы случиться между 1911 и 1914 гг., а в том, что реально произошло между 1906 и 1911 гг. Прежде всего, сами крестьяне относились к реформам Столыпина без особого энтузиазма{14}. Решение приватизировать землю принималось добровольно (за исключением ситуаций, когда выход из общины ряда домохозяйств оказывал эффект домино на соседей). Только в Прибалтике, испытывающей сильное влияние немецкой культуры, и в прилегающих к ней северо-восточных губерниях, где Столыпин начинал свою деятельность, достаточно много хозяев выбрало как способ хозяйствования хутор – идеальный, с точки зрения Столыпина, вариант. Хутор представлял собой маленькую частную ферму, длина участка не должна была более чем втрое превышать ширину, он находился во владении одной семьи, и в центре этого единоличного цельного участка помещались жилые и хозяйственные постройки. Чаще крестьяне предпочитали иную форму, отруб, т. е. им выделялся в собственность участок земли, но жить они оставались все вместе в деревне. Однако ни тот ни другой выбор сам по себе не означал, что крестьянство разделяло представления Столыпина о преимуществах частного землевладения и сопряженных с ним более широких обязанностях и ответственности. Русский крестьянин, с присущей ему изворотливостью, чаще использовал новые законы для того, чтобы поквитаться с собственными родственниками или насолившими ему соседями. Так что, хотя поклонники Столыпина считают успехом переход 2,5 млн домохозяйств к частному землевладению за первое десятилетие реформы (более одной пятой всех домохозяйств в стране по состоянию на 1916 г.), критики возражают, что темп приватизации заметно снизился еще до того, как реформу задним числом собрались проводить через Думу летом 1910 г. Более того, из земель, продававшихся через Крестьянский земельный банк, менее половины было приобретено индивидуальными домохозяйствами – чаще в роли покупателей выступали сельские общины и кооперативы. К 1916 г. 61 % домохозяйств по-прежнему состоял в общине, и, когда в 1917 г. им был предоставлен выбор, свыше 95 % крестьян предпочли вернуться к общинному землевладению – очевидное свидетельство устойчивости коллективистского идеала в среде российского крестьянства.
Проблемы иного уровня возникли в сфере государственной политики, когда Столыпин попытался законодательно оформить более широкое применение своей реформы. Пока большинство голосов в Думе принадлежало двум левоцентристским партиям, как при первых двух созывах, шансов на сотрудничество парламента и правительства не оставалось. Одна из этих партий, либеральные кадеты (конституционные демократы), отравляла Столыпину жизнь еще в Саратовской губернии, где партия вступила в альянс с радикальной интеллигенцией – на редкость прочный. Второй партией были трудовики («Трудовая группа»), и их успех на выборах продемонстрировал, сколь ошибочны были надежды царя на лояльность крестьянства. В результате Столыпин изначально полагался главным образом на репрессивные методы, сослужившие ему неплохую службу в Саратове. К более миролюбивому осуществлению реформ удалось вернуться, лишь когда благодаря новому избирательному закону от 7 июня 1907 г. Столыпин получил нужный ему состав Думы. В Думе третьего созыва (первое заседание состоялось 1 ноября) большинство принадлежало консерваторам-октябристам (трехкратный прирост мест, всего 154 мандата или 35 % от общего состава), также в нее вошли 147 представителей правого крыла вплоть до крайне правых. Кадеты потеряли половину голосов, численность трудовиков сократилась в десять раз{15}. Но даже при таком с виду благоприятном раскладе, которого Столыпин добился главным образом сам, своими ухищрениями, он не обеспечил себе в Думе рабочее большинство. Произошло это отчасти потому, что октябристы и правые оказались политически не так уж едины, но главным образом потому, что каждая из предложенных премьер-министром реформ задевала интересы могущественных группировок, которые скорее теряли, чем выигрывали, в случае, если бы в стране наступило верховенство закона и возник новый класс независимых крестьян.
14
Из обширной (и страстно противоречивой) литературы особо рекомендую Judith Pallot, Land Reform in Russia, 1906–1917: Peasant Responses to Stolypin's Project of Rural Transformation (Oxford: Oxford University Press, 1999).
15
Geoffrey A. Hosking, The Russian Constitutional Experiment: Government and Duma 1907–1914 (Cambridge: Cambridge University Press, 1973), pp. 41–55.