— Желанная цель наконец достигнута, — промолвил, понизив голос, граф де Люинь.
Они сели в карету принца Конде.
— Во дворец маршала Кончини, — сказал принц кучеру и продолжал, когда экипаж тронулся: — Я приношу жертву, принимая приглашение на этот вечер. Терпеть не могу этого итальянца, любимца королевы-матери, которого она сделала маркизом д'Анкр! С вами, граф, я могу быть откровенным, мне очень неприятен надменный и властолюбивый Кончини!
— Я с вами согласен, ваше высочество! Если бы не желание короля, я ни за что не переступил бы порог дома этого маршала, который так кичится своим положением, — отвечал де Люинь.
По его лицу было видно, как он ненавидит Кончини.
— После смерти короля Генриха он замечательно пошел в гору, в его стремительном взлете есть что-то загадочное.
Мне как-то не по себе при этом человеке и при его вечно улыбающейся супруге, о которой говорят, что она умеет колдовать и предсказывать. Королеву-мать она действительно как будто приворожила. Но молодая королева, Анна Австрийская, насколько я заметил, недолюбливает ее. Но вот мы и приехали!
— Да, Кончини не скрывает богатств, которые нажил путем своего управления! Обратите внимание, ваше высочество, как пышно здесь принимают сегодня молодых и как стараются ослепить их блеском, и взгляните, как в то же время мрачно глядит на все это народ, спеша пройти мимо.
— Это они от холода жмутся, — презрительно отвечал Генрих Конде. — Маршал принимает все меры к тому, чтобы сделать народ счастливым и довольным.
В это время лакей отворил дверцу кареты, и разговор оборвался. Подъезд дворца Кончини, маркиза д'Анкр, был ярко освещен. В огромной передней толпились лакеи в богатых ливреях с гербами своего могущественного повелителя. В следующей затем огромной комнате собралось множество офицеров и придворных. В полукруге между широкими мраморными лестницами, которые вели в парадные комнаты, высоко бил ароматный фонтан. При взгляде на цветы и плоды тропических растений, забывалось, что на дворе зима и ледяная стужа.
С галереи живописными складками свешивались богато расшитые драпировки с гербами королевы-матери, короля и молодой королевы Анны Австрийской. Стены украшали превосходные фрески работы лучших художников.
Но всего великолепнее был зал для приема гостей, куда следовало проходить через пышно убранную комнату, разделенную на две половины — для дам и для мужчин. Кончини, любивший польстить, назвал ее «залом королевы». Но в то же время, чтобы польстить и себе и показать свое высокое положение, следующую за ним овальную комнату назвал «ротондой маршала» и отделал ее с не меньшим великолепием.
Вдоль стен зала королевы располагались полузакрытые с большим вкусом драпированные малиновым шелком ниши в виде палаток, в которых гости могли отдыхать от ослепительного блеска зала. Свечи канделябров прикрывались здесь матовыми пунцовыми колпачками, что придавало освещению более мягкий тон. С четырех углов зала можно было пройти в буфеты, где на убранных цветами столах стояли всевозможные фрукты, конфеты и вино.
Кончини и Элеонора встречали гостей перед главным залом. Для каждого у них была припасена приветливая улыбка, соответствующее случаю слово. Они одинаково любезно говорили и с герцогиней Сюлли, и с принцессой Монморанси, и с графом де Люинем, и с принцем Конде, и со своим сообщником герцогом д'Эперноном.
Большой зал был уже полон гостей. Ждали обещавший приехать Двор. Наконец заиграли торжественные рожки. Придворные кавалеры и дамы стали полукругом. Приехали молодые — король Людовик, несколько недель тому обвенчавшийся в Бордо с Анной Австрийской, инфантой Испании. Кончили и Элеонора, выказывая глубокое почтение, проводили королевскую чету в зал. За ними следовали несколько флигель-адъютантов, герцоги де Сюлли и де Бриссак, за пятнадцатилетней королевой — герцогиня де Шеврез, маркиз д'Алансон и приехавшая с ней из Испании ее первая приближенная донна Эстебанья.
Людовик был ровесником Анны Австрийской. По его несколько угрюмому и недовольному лицу видно было, что он тяготится празднествами, Анна Австрийская, напротив, сияла счастьем и радостью. Ее стройная, нежная фигура и прелестное личико, казалось, несли с собой свежее благоухание весеннего утра. От нее веяло такой милой невинностью, словно от едва раскрывшегося розового бутона. Она так мило и непринужденно улыбалась, не нарушая при этом установленного этикета, который так строго соблюдался в то время при испанском Дворе, что очаровала положительно всех.