— Шарль, ты ответишь мне за свой , слова, — сказал он, помолчав с минуту. — Берегись, если тебе нечем будет подтвердить их! Мне остается тяжелый выбор — между моей матерью и тобой. Я любил тебя, как брата, слушал твои советы, жал тебе руку. Теперь мне приходится ненавидеть или тебя, или мою мать, от кого-нибудь из вас двоих отказаться.
— Успокойся, будь благоразумен, — уговаривал Люинь, — кому не приходилось в жизни хоронить любовь, Людовик. Я думаю, нет ни -одного человека на земле, который не скрывал бы в душе горе. Я сочувствую тебе, разделяю твое страдание, потому и не хотел говорить.
Король закрыл лицо руками и зарыдал.
Люинь подошел и нежно обнял его одной рукой за шею, как будто действительно под влиянием искреннего участия и доброго порыва сердца. А между тем, в этом злом гении короля, так безжалостно открывшем ему правду, чтобы только привлечь его на свою сторону, не было и следа любви и искреннего уважения.
Людовик переломил себя, поднял голову, мрачная решимость выражалась на его лице.
— Ты представишь мне доказательства твоего обвинения, — сказал он, отойдя от любимца. — Я надеюсь, ты в состоянии будешь сделать это.
— То, что я сейчас открыл, не тайна, ваше величество. Принц Конде нашел патера, которому Равальяк на исповеди назвал своих сообщников! За то, что принц нашел этого патера и узнал от него тайну, его посадили в Бастилию.
— Но патер еще жив? — спросил король.
— Надеюсь, ваше величество. Только он может представить доказательства, которых вы требуете. Для меня было бы ужасно, если б креатурам маршала Кончини удалось отыскать и устранить этого старика.
— Я хочу видеть его и говорить с ним, — сказал Людовик. — Ты обязан отыскать его и привести ко мне. Ступай, я хочу остаться один.
Люинь достиг своей цели. Он поклонился и пошел из комнаты, но, не дойдя до дверей, опять вернулся, подошел к неподвижно стоявшему королю, и, как бы под влиянием искреннего, глубокого участия, протянул ему руки…
Людовик махнул рукой. Тогда только Люинь ушел. Король неподвижно стоял посреди комнаты. Страшная борьба кипела в его груди. И без того мрачная душа его в эту ночь потеряла последние остатки любви и доверия к людям. Он услышал от Люиня такие ужасные вещи, что в его сердце вдруг все опустело, оно разом превратилось в безотрадную голую степь, выжженную беспощадно палящим солнцем. На его долю выпало самое ужасное страдание: он лишался любви и уважения к матери, ему пришлось бы ненавидеть и презирать ее, если б слова Люиня оказались правдой…
Могильная тишина комнаты окружала одинокого Людовика. Неподвижно глядя в одну точку, он, казалось, понемногу терял рассудок от представившихся ему страшных видений. Бледное, искаженной мукой лицо его подергивалось.
После такой душевной борьбы в его сердце ничего не осталось, кроме мрачной подозрительности, смертельной ненависти к людям и непреодолимой жестокости. Горе сломило Людовика. Он прижал лицо к подушкам дивана…
Король Франции, богатый могущественный монарх, один знак, одно слово которого могли сделать тысячи людей счастливыми или погубить, — содрогался от безудержных рыданий.
XIX. ФЛОРЕНТИЙСКИЙ ПРОДАВЕЦ СОКОЛОВ
Был праздник святого Михаила. На улице Сен-Дени и по соседним переулкам и площадям гуляли толпы народа, рассматривая разложенные в подвижных лавках всевозможные товары.
Со всех концов съехались в Париж торговцы, позаманчивее расположив в своих палатках пестрые шелковые ткани, оружие и блестящие латы, посуду и зеркала, настоящие и поддельные бриллианты, дорогие перья и клетки с редкими птицами. Повсюду играла музыка и демонстрировались диковины далеких стран: великаны и карлики, фокусники и факиры, а в деревянном бараке укротитель Джеймс Каттэрет показывал своего ручного медведя и свирепого с виду льва.
Шумная, любопытная толпа, теснясь и толкаясь, переходила от лавки к лавке. Люди бренчали монетами, громко торговались, спорили, шумели и веселились.
Уже наступал вечер, а народ все прибывал. Тут были мастеровые и солдаты, дамы и девушки, нищие и знатные вельможи. У одного из домов на улице Сен-Дени сидела, скорчившись, какая-то женщина, похожая на нищенку, в старом коричневом платке, из-за которого было не разглядеть — старуха она или молодая.
Она, казалось, совершенно безучастно смотрела на веселящуюся поодаль толпу. Иногда к ней подходила какая-нибудь богатая дама и бросала ей золотую монету. Нищенка слегка наклоняла голову, и только поэтому видно было, что она живое существо. Уже почти стемнело, когда нищенка увидела неподалеку троих людей, горячо о чем-то спорящих. Они подошли, наконец, так близко, что их можно было рассмотреть.