В нашем тихом уединении, украшенном искусствами и дружбой, мы узнали, мои приятельницы и я, что император будет делать смотр отряду войск, квартировавшему в Шавли, в Самогитии, и что мы поэтому будем иметь счастье увидеть государя, который неизбежно проедет через Товиани, местность, известную красотой замка и садов, разбитых по-английски. Государь уже неоднократно был в этих местах. В Товиани для Его Величества было отправлено сорок лошадей. Не зная, будет ли здесь лишь перепряжка лошадей или же император остановится и отобедает в Товиани, граф Морикони с супругой стали готовиться к торжественному приему.
Признаюсь, особое оживление, возвещающее о прибытии государя и предшествующее ему, быстрая смена противоречивых вестей, общая суета, приказы и отмена их, движение курьеров, лакеев, полицейских чинов, почтмейстеров, генералов и т. д., сменявших друг друга с быстротой молнии, — все это крайне меня забавляло. Никогда я столько не смеялась: и надо сознаться, что мои юные подруги дружно вторили мне, и достаточно было весьма немногого, чтобы вызвать нашу веселость.
Наконец, 27 апреля 1812 г., император Александр приехал в Товиани около семи часов вечера, в открытой коляске. Он всегда так путешествовал в какую бы ни было погоду, ночью так же. как и днем. На крыльце его встретил граф Морикони. При виде этого почтенного старика в форме мальтийского командора, со многими орденами, который едва мог стоять на ногах вследствие паралича, разбившего его несколько лет раньше, император сейчас же заметил, что он страдает, и сам поддержал его с видом участия и заботливости. Увидев хозяйку дома, ее двух племянниц и меня, Его Величество в самых вежливых выражениях извинился, что он в форменном сюртуке, так как не ожидал встретить здесь дам. Затем, предложив руку графине Морикони, чтобы ввести ее в гостиную, император хотел поцеловать у нее руку. Графиня Морикони, из уважения к государю, не желала допустить такого знака почтения, вполне для нее неожиданного; и так как она была очень небольшого роста и, приседая, склонялась весьма низко, император, со своей стороны, наклонился почти до земли; и мне опять очень трудно было удержаться от смеха.
Графиня Морикони представила затем своих двух племянниц, г-жу Грабовскую (ныне княгиня Радзивилл) и г-жу Доротею Морикони (ныне графиня Лопасинская) и меня. Император пригласил дам сесть; старого графа он насильно усадил в кресло с трогательной заботливостью; а сам, стоя, стал говорить о Вильне, высказывая самые лестные вещи о местном обществе и о бале, данном накануне его отъезда. В ответ на эти комплименты мы сочли долгом заговорить о Петербурге. Император спросил нас, знаем ли мы его, и на наш отрицательный ответ сказал: «Так я вас, mesdames, приглашаю в Петербург; надеюсь, что вы найдете его соответствующим вашим ожиданиям.» Он несколько раз повторил, что смущается своим костюмом в обществе дам, и рассказал нам, что нечто подобное случилось с ним близ Варшавы, в Вилланове, старинной резиденции короля Яна Собеского. «Я крепко спал, когда приехал туда. — сказал нам государь, — представьте мое удивление и смущение, когда, проснувшись, я вдруг увидел себя окруженным прелестными, остроумными женщинами, в ярко освещенном замке, полном воспоминаний о короле Яне!»
Император наговорил много комплиментов г-же Морикони о ее замке и парке, на который он пожелал взглянуть из окна. В этот год весна так запоздала, что в конце апреля не было еще и признака зелени. Обеденный час уже прошел; но государь согласился выпить чашку чая; а когда вскоре доложили, что экипажи готовы, государь милостиво попросил г-жу Морикони не провожать его; любезно поклонившись всем провожавшим его, он сел в экипаж с обер-гофмаршалом графом Толстым.
Признаюсь, при первом взгляде, я не особенно была поражена красотой государя. Обаяние его заключалось главным образом в кротости выражения открытого, веселого лица. Должна также откровенно сознаться, что я не могла представить себе государя в сюртуке. Наконец, если мне позволят сказать правду, — я нашла, что он недостаточно величествен, слишком любезен, слишком заставляет забывать о его высоком положении. Я не могла привыкнуть к преувеличенным любезностям, выражениям уважения и почтения, с которыми он обращался к женщинам и которые в моем представлении превосходили все, что мы знаем об изысканной галантности Людовика XIV. Мы узнали от генерала Армфельда, командовавшего в то время в Финляндии, и от г-на Чернышева, адъютанта Его Величества, что император вернется через Товиани. Г-н Чернышев, который благодаря своим поездкам в Париж и возлагавшимся на него тайным поручениям пользовался известностью, к которой он не был равнодушен, — г-н Чернышев, казалось, обожал государя, которого он прозвал «прельстителем.» Через три дня после отъезда Его Величества приехавший из Шавли курьер привез письмо от князя Волконского с извещением, что Его Величество предполагает приехать на следующий день вечером к графине Морикони на чашку чая. Так как император должен был остановиться в Вилькомире, чтобы присутствовать на смотре, главный директор почт, который заведовал отводом помещений для Его Величества, намекнул графине Морикони, что было бы уместно предложить императору провести ночь в Товиани, что здесь ему было бы гораздо удобнее, чем в маленьком уездном городе, грязном и наполненном евреями; он уверил ее, что император охотно примет ее приглашение. Графиня Морикони, пожилая дама, не любившая стеснений этикета, притом, страдавшая от застуженного насморка, ответила, что она недостойна такой великой чести; в то же время она тихонько ущипнула меня за руку, давая понять свою досаду. Пришлось наскоро очистить апартаменты графини, ее племянниц и их горничных, чтобы приготовить их для императора. Целая толпа горничных, молодых и старых, ходили взад и вперед, что-то несли и опрокидывали все, что несли; можно было помереть со смеху, глядя на этот беспорядок. Лакей Его Величества приказал наполнить сеном сафьяновый мешок, обычная постель Александра, всегда спавшего на жестком матрасе; при этом он с важностью сказал нам, что император никогда не допустит, чтобы из-за него беспокоились, и стал нас уверять, что ему будет слишком хорошо. В сумерки, в то время, когда в доме зажигали огни, я увидела в окно толпу мужиков и баб, которые после дневных работ возвращались в свои скромные избы и пели печальные литовские песни… Простота, спокойствие этих добрых людей представляли поразительную противоположность волнению, царившему в замке; я это заметила графине Морикони, вдове генерала того же имени, очень достойной особе, благоволившей тогда относиться ко мне как к своей приемной дочери. В то время, как мы спокойно беседовали, нам доложили, что едет император. Хозяйка дома прибежала, запыхавшись; мы усадили ее на минуту, чтобы дать передохнуть, и затем все вместе пошли встречать императора. На этот раз Александр был в вышитой золотом генеральской форме, с перевязью; это уже не был государь в сюртуке. Он остановился переодеться на ферме, принадлежащей к замку. Государь, вспомнив про нездоровье г-жи Морикони, участливо спросил, как она себя чувствует, и каждой из нас сказал приветливое слово. Он сказал нам, что он торопился, чтобы поспеть к обеду в Товиани, но дурные дороги задержали его. Тогда г-жа Морикони, которую мы толкали, осмелилась просить императора сделать ей честь — остаться ночевать в замке. Государь объявил, что ни за что не захочет до такой степени затруднять ее, что помещение в Вилькомире уже готово и т. д. За этим пошли новые просьбы, ибо ясно было, что отказ вызывался лишь чувством деликатности. Мы призвали на помощь графа Толстого, который, узнав, что он сродни г-же Морикони через брак его дочери с князем Любомирским, племянником графини, тотчас обратился к императору тем фамильярным тоном, который он себе дозволял с ним: «Ваше Величество, согласитесь остаться здесь, так как это я, в качестве родственника, являюсь здесь хозяином!» Император был, видимо, удивлен, и Толстой поспешил объяснить ему это родство. Тогда, обратившись к графине Морикони, государь сказал: «Графиня, я к вашим услугам; но умоляю вас не беспокоиться для меня». Граф Толстой вышел, чтобы послать курьера в Вилькомир к военному министру Барклаю де Толли. Когда все уселись в круг, император спросил у графини Морикони, не употребляет ли она очень известное в Петербурге средство от кашля, прибавив, что, если средства этого у нее нет, его доктор может достать его. Возвратившийся в гостиную граф Толстой стал уверять, что он берется вылечить от насморка лепешками из придорожника. Император пошутил над его медицинскими познаниями, прибавив, что надо остерегаться его советов. «Как! Ваше Величество, — возразил Толстой, — я давал этих лепешек Вашей maman; императрица-мать только этим и лечится от насморка, и очень одобряет это средство.»