Государь уверял также, что он и его три спутника делали честь ужину, и, указав на князя Волконского, заметил: «Вот великий едок, посмотреть, как он ест, не подумаешь, что он уже обедал». — Князь Волконский сказал мне с некоторой досадой: «Хорош обед! Яйцо и полцыпленка»! — «Да, прибавил граф Толстой, император никогда не хочет брать во время своих путешествий ни поваров, ни провизии; он довольствуется той едой, которая попадается в пути». И затем, обратившись к Александру, он воскликнул: «Что же, Ваше Величество, вы сожалеете, что остались здесь, вместо того чтобы отправиться в Ваш противный Вилькомир?» — «Нет, не жалею, — отвечал император, — я давно уже не проводил такого приятного вечера». Так как присутствующие восхищались памятью государя, с изумительной точностью помнившего названия всех лиц и местностей, им посещенных в различные его поездки по Литве, государь сказал: «Мне поневоле приходится иметь память за обер-гофмаршала и за себя, потому что у него-то ее совсем нет. Когда он мне о ком-нибудь рассказывает, он всегда говорит: „Ваше Величество, вы знаете, это такой-то“, и затем сочиняет целую историю!» Маршал с этим согласился. Я захотела испытать его и стала расспрашивать о последнем его путешествии. «Я не помню, — сказал он, — но я спрошу у государя». И он так и сделал.
После ужина Александр подошел ко мне и спросил, не потому ли Толстой так долго разговаривал со мной, что он хочет тоже быть моим врачом. В самом деле, я заметила, что император наблюдал за нами при помощи маленькой лорнетки, которую он всегда прятал в рукаве своего мундира и часто терял. Я ответила, что, наоборот, это я испытывала терпение и в особенности память обер-гофмаршала. «По какому же поводу?» — «Да по поводу его путешествия, и, к сожалению, он все ошибался» — «О! никто неспособен на такое чудо, чтобы заставить его что-либо помнить», — сказал император.
Перед тем, как удалиться, государь отвел в сторону графиню Морикони, говоря, что у него к ней большая просьба Вступление это очень нас заинтересовало. Александр хотел, чтобы никто на следующее утро не беспокоился провожать его. Г-жа Морикони настаивала, но государь с поклонами удалился. Мы попросили тогда у графа Толстого и князя Волконского разрешения ослушаться государя. Господа эти ответили, что они не берут это на себя, но что они сейчас же обратятся за разрешением к императору. Государь вернулся и стал уверять, что у него будет на совести, если графиня Морикони, уже и так простуженная, встанет рано утром. Она сказала, что чувство неисполненного долга гораздо более отяготит ее; а я прибавила, что мы готовы подвергнуться последствиям нашего непослушания. М-llе Доротея Морикони, со своей стороны, сказала, что мы встанем раньше вилькомирских солдат. Мы говорили все зараз. Император по очереди смотрел на нас своим выразительным взглядом, улыбался, мило выражал на своем лице нетерпение, уходил, возвращался; все эти переговоры, казалось, забавляли его, и во всех его движениях было много живости и грации. Наконец, поцеловав у нас руку, он удалился в свои покои. На следующее утро, в шесть часов, мы все собрались в гостиной, устремив взоры на дверь, из которой должен был выйти государь. Она вскоре растворилась, и на пороге появился император. В эту минуту у него был очень величественный вид… С движением, полным достоинства и грации, он подошел к хозяйке дома. «Графиня, — сказал он, — я должен сделать вам упрек. Вы приняли меня не как друга и старого знакомого; вы для меня обеспокоились и выселились из своих комнат. Вы поистине приняли меня слишком хорошо». — Затем император спросил, когда мы встали. «В два часа», — отвечали мы. Он покачал головой. Вдова Морикони сказала Его Величеству, что впечатления вечера разогнали сон. Перед отъездом император опять обратился с разными любезностями к графине Морикони, просил помнить его и предложил ей свои услуги в Вильне. Он не хотел, чтобы его провожали; но как только он вышел, мы последовали за ним до крыльца, где он скрылся за колонны, чтобы надеть свою шинель.
Император вскочил в коляску и должен был сам прибрать целую гору свертков, мешавших ему сесть. Он это исполнил с веселым видом, поджидая обер-гофмаршала, который, наконец, явился и уселся рядом с Его Величеством, после того, как, зацепившись руками за подкладку сюртука, он с трудом натянул его на себя. Этот неожиданный инцидент заставил нас смеяться до упаду, даже после отъезда Его Величества.
Александр оставил тысячу рублей для прислуги. Узнав, что приходский священник ожидал императора при его проезде, мы пошли к нему в село. Добрый старик вышел к нам навстречу и с умилением рассказал нам, что император, увидев, что он выходил из церкви в облачении и с крестом, велел остановить лошадей и, соскочив на землю, подошел к нему приложиться к кресту, который он поцеловал с благоговением. Когда священник хотел поцеловать у него руку, он ее тотчас отдернул, поцеловал руку у священника и уехал, осыпанный его благословениями. Это простое, но столь трогательное проявление благочестия и уважения к старости растрогало меня до слез.