Вариантов было не особо много. Лёг поздно — отпадал сразу же. Она видела, как я шёл спать, и даже успела удивиться. Если бы сказал, что мысли спать мешали, то снова началось бы «Ну и кто она, а, а?» — а у меня дрожь только от воспоминаний об этих гениальных вопросах. Кошмары — тоже не вариант. Стала бы беспокоиться и до конца недели не отлипла. Слишком частые кошмар — повод в очередной раз отправить меня к школьному психотерапевту. По этой причине я стараюсь держать рот на замке по поводу этой темы.
Пока перебираю вариант, урок плавно проходит мимо меня. Преподавателя устраивает мой крайне задумчивый взгляд, и потому он не обращает внимания. Как всегда увлечён очередной темой, от которой всех учеников, и меня в том числе, клонит в сон.
До звонка у меня в голове успело появиться множество вариантов, касательно того, что я могу ответить. В голове даже мелькнула безумная идея — сказать правду. Только меньше всего мне хотелось, чтобы моя дражайшая сестрёнка снова перевернула всё с ног на голову, и исказила сон до такой степени, что от стыда я бы из комнаты недели с две не выходил. Тем не менее, несмотря на количество идей, когда Мэй всё же настигает меня, приходится использовать третий вариант. К счастью, дальше она не расспрашивает. Знает, что не запоминаю ничего. Правда, в этот раз она реагирует немного иначе.
— Возможно, это твоя совесть. Не думал об этом? — Её слова немало выбивают меня из колеи.
Я действительно никогда не думал о своих кошмарах в таком ключе. Я постоянно винил обстоятельства, но никогда не думал, что сам являлся, как минимум, соучастником. Я никогда бы не согласился, что виноват. Что поступил неправильно. Пусть и помнил недоумение на лице Форда, когда всё закончилось. Когда он спросил, как я себя чувствую, и я ответил, что всё в порядке. Ведь всё не было в порядке. Я совершил ужасное, и мне совсем не было жаль. Мне было до такой степени всё равно, что на это было явно пугающе смотреть со стороны. А вот Мэй ощутила всё не просто в полной мере, а двойную порцию того ужаса, что прошёл мимо меня. Я был виноват в этом, но это единственная вина, которую я признавал. Внезапно мне стало любопытно, что сказали бы дяди, спустя всё это время? Они были бы всё ещё на «моей» стороне, и сказали бы, что я был заложником обстоятельств? Или настояли бы на том, что я достаточно взрослый, чтобы трезво оценивать ситуацию и признавать вину? Но я не признавал её. Что-то внутри меня яро противилось. Повторяло «я НЕ МОГ», а обратное повторялось во снах. Возможно, это действительно была совесть?
Так как перемена короткая, я успеваю обдумать совсем малое и подойти к кабинету литературы. Пока Сандерс не спеша подымается по ступенькам, я краем глаза замечаю француженку, которая возвращается в свой соседний кабинет. Мэй каждый раз смотрит на неё так, будто бы жалеет, что не все уроки — уроки французского. Я же вспоминаю о том, что в том кабинете «окно» — никаких уроков. Я редко запоминаю такие мелочи, но последнее время всё больше начинаю обращать на них внимание. «Боуэн не вышел.» — больше в этом мысли меня удивляет то, что я был даже немного расстроен тем фактом. Хотя нельзя было сказать, что мне его было недостаточно на первом уроке.
На втором уроке мозг уже выходит из спящего режима, потому я не отвлекаясь делаю заметки в конспекте. А это довольно важно, учитывая предмет. И мои познания в искусстве и его понимании. Тема, как всегда, не особо занимательная, потому приходится вслушиваться. И всё вроде идёт своим чередом, тихо и спокойно. До поры до времени. Минуте на двадцатой, слышится звук разбитого стекла. Из соседнего кабинета. Что-то недовольно пробурчав, Сандерс просит не отвлекаться. К концу урока он проводит небольшой опрос, чисто для того, чтобы лишний раз поставить некоторым пару. И я даже на какое-то время забываю о произошедшем. Но стоит выйти из кабинета, как тут же всё всплывает в памяти. Поддаюсь любопытству и дёргаю за ручку — закрыто. «Это не моё дело» — проносится у меня в голове когда я отхожу от кабинета. Потом эта фраза звучит повторно, когда замечаю историка с француженкой. Только кроме этого в мою голову лезет крайне настойчивое негодование, и на следующем уроке я крайне раздражительный. Да что там на уроке, даже на перемене успеваю сорваться на одноклассника. От преподавательницы успеваю получить сто и одно замечание, хотя обычно обходится простыми правками. «У нас ведь французский, а не немецкий» — постоянно повторяет она. А когда Кассандра неосторожно бросает: «Оставила бы после уроков, да только есть дела поважнее» — я совсем выхожу из себя, и после урока серьёзно ссорюсь с Мэйбл.
В итоге, когда она отправляется на подготовку, мы с ней не перекидываемся даже парой слов. На физре в голову приходят мысли о том, что лучше было бы уже сказать правду. Тогда Мэй поняла бы, почему я в таком состоянии. Конечно, наплела бы ещё кучу лишнего, но я что-то стал сомневаться, что оно было бы неправдой.
До самого последнего время тянется как резина. На перемене только то и радует, что не вижу эту «сладкую парочку». Так как уже понимаю, повторение фразы «это не моё дело» совсем не помогает. Остаётся только грезить о том, как наконец приду домой и смогу немного отдохнуть. С этими мыслями я провожу последний урок и выхожу из кабинета, мирно направляясь к выходу из школы. Только вот пусть мой проходит мимо актового зала. Ученики и некоторые учителя, из нашей и не из нашей школ, родители и многие другие — все собираются в зале. Со вздохом захожу внутрь, выбирая место получше. Из тех что остались. Лучше всего помириться с Мэй сразу после концерта — иначе ничего хорошего не выйдет. К тому же, если бы я не пришёл, у сестрёнки была бы дополнительная причина дуться на меня. И то, что я чертовски сильно устал никак бы меня не оправдало.
Обычно подобные мероприятия происходят в соседнем корпусе, также как выставки, «шоу талантов» и многое другое. В нашем корпусе обычно проводятся сборы по типу праздников и дней памяти. Но в этот раз выбор почему-то пал на этот зал. Кажется, они оправдывали это наличием сцены или чем-то вроде.
Некоторые декорации уже стояли, некоторые поправляли, а какие-то только-только выносили. Никого из труппы не было видно, наверняка приводили себя в порядок. У них это всегда занимало непозволительно много времени. Из-за этого иногда даже представление начиналось минут на пятнадцать-двадцать позже назначенного. По этой причине никто особо не спешит занять место. К тому же, до начала ещё минут двадцать пять.
Тем не менее, первые ряды уже заняты. Всего пара свободных мест, которые явно припасены для «особых гостей». Середина практически не занята — на четвёртом-седьмом ряду всего человек двадцать от силы. На последних рядах почему-то зрителей побольше. Среди них парочка наших преподавателей, которые сидят с детьми. Одна дамочка и вовсе всё семейство притащила, и мужа и ребёнка годовалого, и двойняшек, которые носились по всему залу. Наверняка старший ребёнок выступал. Наши с Мэй родители всегда были слишком заняты, чтобы хоть раз прийти на выступление, не говоря уже о репетициях. По этой причине я старался как можно чаще бывать на них. Мэйбл всегда нуждалась в поддержке, а после того летнего случая я просто не мог позволить себе ещё несколько промашек.
Скучая, смотрю на пустую сцену. Жалею, что меня никак не пустят в «закулисье». Пусть моя сестрёнка и не самый ужасный человек, но о нашей ссоре она наверняка успела растрепать всем и каждому. А её «подружки» всегда не прочь позаботиться, чтобы я к ней не попал: «С извинениями пришёл? Она не хочет тебя видеть», «Жди конца концерта, фанатам вход воспрещён». От мыслей о том, что снова придётся смотреть ту же пьесу появлялось желание плюнуть на это всё — пойти домой, отдохнуть и просто встретить Мэй по пути домой. Но нет — раз пришёл, значит нужно остаться. Даже если это такая пытка.
Наконец, на сцену выходят актёры. В отличии от второго «корпуса», в нашем зале нет никакого занавеса. Первые минуты совсем не вызывают у меня интереса — ну начало, ну Гамлет, ну хорошо играет, и что теперь? Я не за этим приходил. А то, за чем я приходил пришлось ждать. Недолго, но всё же.