С самого первого и до конца третьего я показываю не абы какую активность. И пока все сонно что-то пытаются конспектировать, я пользуюсь моментом, что соображаю лучше, чем когда-либо. Благодаря чему успеваю получить за день оценок больше, чем за неделю. Со стороны — как на перемене сказала Мэй, — выглядело так, будто бы я шесть чашек кофе запил энергетиком. То, что при такой дозе у человека остановилось бы сердце, я решил не уточнять.
Обычно получалось тихо отсидеться, так как обычно спрашивали тех, кто заваливался на парту или просто засыпал. Меня от последнего спасало кофе, пусть эффект давало и временный. Но этот денёк был необычным. Правда, не особо долго.
К четвёртому уроку я чувствую себя сдувшимся шариком. А вот альфа-близняшка только разошлась на тот момент. И, когда мы подошли к кабинету французского, воодушевление её было практически материальным. Таким же было и моё угнетённое состояние. Не хотелось никого видеть в момент, когда прозвучал звонок. Ещё больше добил Боуэн, — хотя из-за него как-раз таки состояние и было ужасным, но он пошёл дальше, и решил подпортить настроение всем остальным — мол, уже столько времени прошло, а он даже не в курсе, насколько всё плохо с нашим знанием материала. А ведь близятся итоговые. Конец года, как-никак. В общем, то, что я уже не имел сил что-либо делать совсем не сыграло мне на руку. Материал я знал, но вопросы были такими… Необычными. Неоднозначными. Я привык к тому, что нужно зубрить даты, а тут на более логическое мышление, на причины и последствия, и подобное. Единственным плюсом было то, что эта форма работы исключала какое-либо взаимодействие с историком.
После обеда настроение немного подымается. В голову приходят самого разного рода мысли: от только недавно закончившейся рутины по поводу Дня Благодарения — на который снова пришло письмо от дядюшек, так как ни одного из них на порог родители бы не пустили, — до более значительных вещей — выступления Мэй на сочельник, и, наконец, самого важного — прошло больше недели, а я, как и обещал, даже не лез в это дело. А оно о себе и не напоминало. Особо сильно. Во всяком случае, до вторника. И я был намерен на выходных всё же постараться дописаться — в письме они упоминали, где остановятся «через недельку-другую» — или дозвониться до дядюшек. Конечно, это была бы не самая приятная причина связаться с ними, но я надеялся, что они поймут. В конце-концов, ситуация пусть и находилась в состоянии затишья, но неизвестно было, насколько долго затишье продлится. Больше всего меня смущало то, что я понятия не имел, физическое то существо или же нет. Потому что если действительно потустороннее, то что я мог? Всего пару раз мне удавалось встретиться лицом к лицу с «живыми» покойниками. Да и в первый раз я был не один, а во второй спасло чудо. В особняке Нортвест. Славное было времечко. Только те призраки были в какой-то степени гуманнее. Ну превращал один людей в деревяшки, — может, проклятие этого превращало всех в мумий?.. — что того то? В итоге все живы остались. А у этого, кажется, была десятая категория, последняя. А как с ними бороться — я не знал. Единственное, что у всех категорий было общее — это то, что все они искали отмщения и\или упокоения. Всё. Был вариант с серебряным зеркалом, но он только с «призраками из картин» работал. Скорее всего. Я не был уверен.
Если бы дневники не сгорели, у меня было бы хоть что-то, но нет. Так было бы слишком просто. Единственным источником информации был дядя Форд. А где он был? Одному ему, ну и Стэну, известно было. Кажется, последний раз они объезжали Африку, но письмо отправляли уже из Лондона.
С другой стороны, мне, в принципе, если то был призрак, достаточно было просто узнать, чего именно он хочет. Звучало просто, а как исполнять понятно не было. А в случае, если это был не призрак, я абсолютно ничего не мог сделать. Ни как выглядит, ни какого размера, ничего мне известно не было. О сильных и слабых сторонах и речи не шло. Это ведь Боуэн с ним встречался, не я. Но расспрашивать его я не мог, пусть и хотелось. Чертовски сильно хотелось.
Пятый урок пролетел мимо меня. Мистер Олвин вернулся, а потому было намного спокойнее. Спрашивать он не особо любил, зато писали мы много. И для того, чтобы писать, особо вникать в то, что он говорил — нужды не было.
Последним уроком было самое прекрасное, самое чудесное, самое восхитительнейшее, что есть на планете. По мнению моей сестры, конечно. Когда мы вошли в кабинет, Кассандра уже заканчивала писать на доске тему урока. Когда мы расселись, всё стало ещё лучше. Работать предстояло в группах. Подготовка к предстоящему, более объёмному проекту. На тренировке можно пользоваться написанным текстом, а во время презентации проекта такого уже не позволят. Зная свой уровень французского, я, ясное дело, еле успел в группу к Мэйбл. Все знали, что с таким лидером как она, в проекте по французскому, победа обеспечена. Поэтому никто особо не старался — ни люди из других команд, ни участники команды Мэй. Но последним стараться не пришлось, так как сестрёнка, как всегда, дала каждому задания, которые им легче всего даются.
К концу урока у нас был идеально написан и презентован текст. По нашим меркам идеально, конечно, не по меркам Её Величества, которая поставила «с натяжкой удовлетворительно». Остальным, правда, повезло ещё меньше. Где-то её не устроила подача, где-то её темп, где-то неточность, где-то сам текст.
Наконец, прозвучал долгожданный звонок, и повеяло свободой. Возможно это был ветер, который создали желающие поскорее вырваться из кабинета ученики. Я даже успел вкусить воли, но на середине дороги Мэй догнала Эмили, довольно милая и жизнерадостная девчонка с огненно-рыжими волосами, которые она заплетала в две косички. Когда я таким образом выразил своё о ней впечатление, сестрёнка ещё две недели, не прекращая, говорила, что у меня «фетиш на рыженьких». Благодаря этому прекрасному случаю, я стал держаться подальше не только от Эмили, но и от «рыженьких» в принципе. Иной поступок был бы вкрай нелогичным, если вспоминать тот случай с Венди. И благодаря этим радужным воспоминаниям, я снова мыслями вернулся к делу, и поставил себе в цели на вечер просмотр истории ближайших зданий в округе, в частности — здания школы.
Я стоял у стенки минут с двадцать, пока моя дражайшая сестрица не замечая ничего вокруг, общалась с подругой. А потом, будто бы не ожидая меня увидеть, повернулась со словами: «Ты же сходишь с нами к Кассандре, пожалуйста». Ну и как я мог отказать? Да никак. Это ведь даже не вопрос был.
Снова пришлось подниматься на четвёртый этаж и переться в так полюбившийся кабинет. Что может быть лучше? Разумеется, не один отвратительный человек — а сразу два! Прям акция. Два по цене моих нервных клеток.
Девчонки тут же подбежали к «Кэсси», успев только раз бросить влюблённые взгляды на Боуэна. Тот с недовольством — брезгливостью? — отступил назад и, кинув что-то вроде: «до завтра» — удалился. На пару минут и правда стало легче, а потом я понял, что ошибся. Мэй так напрягла Кассандру, что та сидела не понимая, что от неё требуется. Кажется, она хотела усложнить или изменить текст, я особо не вслушивался. Когда я подошёл спросить, на сколько их особо интеллектуальная беседа затянется, меня попросили не мешать, иначе придётся ждать до утра. Такого желания у меня не было, и чтобы не подгонять их, я решил спуститься вниз — пройтись, получить нагоняй от уборщицы, подождать в холле.
На втором этаже снова сменили расписание, кабинет истории — и остальные — снова переехали на первый этаж. Не особо приятная новость. Также, поменяли местами некоторые предметы, что было не особо то и важно.
На первом было, как и всегда в то время — тихо. Все кабинеты были закрыты, — а одно из окон открыто, — и когда я дошёл до двери в холл, то запоздало понял, что и она тоже закрыта. Единственный спуск — через второй этаж. Нужно было возвращаться.
За окнами серые пейзажи и довольно мрачное облачное небо. Когда проскочила мысль о том, что было бы обидно, пойди дождь, я даже не сдержал улыбки. Как иногда легко переключиться с чего-то важного на какую-то мелочь. На то, что зонт забыл, на то, что слишком холодно на улице.