«Это ведь сон — иначе быть не может. Просто сон.» — повторяю до бесконечности, как мантру. Тем временем послышался щелчок открывающейся двери. С каким-то неестественно резким движением её открыли. Будто бы выбили. А потом звук шагов, быстро приближающихся ко мне. Настолько страшно, что открыть глаза духу не хватает.
Чвствую, как кто-то стоит у кровати. Чувствую, как она прогибается под чьим-то весом. Слышу чужое тяжёлое дыхание. Слышу, как шуршит одежда, соприкасаясь с простыню. Кажется, будто бы вижу руку, которую ко мне протянули.
В голове роятся мысли, самостоятельно устраивая ураган, в который сами же и попадают. Сон, реальность — всё сплетается воедино. Картинки прошлого будто бы сливаются с настоящим — вот мы с Мэй на турнире, вот Билл поднимает из-ниоткуда пирамиду, вот призрак поместья Нортвест, вот труп похожий на мумию, вот Боуэн во время нашего разговора о… — преобразовываются в какого-то исполинского монстра с ярко-золотыми глазами. Миллионом золотых глаз, каждый из которых смотрит на меня, видя насколько я мизерный и ничтожный, одновременно видя меня насквозь и не замечая меня совсем.
«Неужели Он нашёл меня? Неужели Он снова нашёл меня?» — мысль истерично вьётся в самом центре, слишком настойчиво привлекая к себе всё внимание.
«Бесплотным духам не нужно открывать дверь. Под ними не прогибается кровать.» — с такой мыслью я просыпаюсь, оглядывая всё вокруг. Никого. Только я и леденящий всё внутренности ужас, от которого трясутся руки. Сжимаюсь «в клубочек», прижав к себе колени. Мой мозг отчаянно сопротивляется попыткам обработать сон и то, что было после него.
«Всего лишь сонный паралич.» — прихожу к выводу несколько минут спустя, после чего сразу же снова заваливаюсь на подушку. На секунду, спиной, ощущаю шероховатость и холод гигантских кирпичных блоков.
Если Мэйбл мучили кошмары весьма однообразные, из-за чего они не слабо сводили её с ума, то у меня же было всё их всевозможное разнообразие. В особенности это обострилось после «происшествия». На второй неделе декабря, когда я совсем не вылезал из кровати, они и вовсе не давали мне покоя, но меня всё равно жутко клонило в сон.
Мать вызывала врача, но тот лишь пожал плечами — немного пониженная температура в связи с переутомлением. Сошлись на том, что мне выписали больничный на несколько дней. Все эти дни сил хватало только чтобы дойти до кухни. Мать постоянно пичкала меня витаминами, от которых мне ни капли не легчало.
Тем не менее, проснувшись тогда, я чувствовал себя на странность бодрым. Возможно, количество отдыха наконец принесло пользу, а возможно, это был свежий воздух?
Довольно резко приподнялся, от чего все косточки будто бы захрустели одновременно, и посмотрел на окно — настежь открыто. В голове будто бы плыл туман, когда я пытался вспомнить, что было до того, как я заснул. Потому я особо не старался возобновить в памяти утро, хотя мне и казалось, что окно было закрытым. От этих мыслей становилось жутко, поэтому, я старался отогнать их, но, как назло, им на смену приходили не менее мрачные.
Тот отрезок снился мне впервые за всё время. От чего-то было неловко вспоминать о нём. Я зарывал его как можно глубже в воспоминаниях, и мне это даже удалось. Во всяком случае, я так думал. Ошибался. Память о нём просто заснула, ожидая «удобного момента», чтобы всплыть.
У меня на тот момент всё ещё были мурашки от тех воспоминаний. Пра-дядя не упускал ни единого момента, когда можно было бы упомнить о рискованности моей затеи. Будто бы я не понимал, на что шёл. Но даже то, что риск оправдал себя, совсем не играло для Стэнфорда никакой роли. А ведь если бы я ничего не сделал, сидели бы всё ещё в том злосчастном лете, как идиоты. И только я понимал это, остальные будто бы не желали признавать правду.
Я пролежал где-то около часа, прежде чем снова услышал звук открывающейся двери. Признаться честно, это заставило невольно вжаться в кровать, но вскоре послышался голос сестрёнки, и я успокоился, удивляясь своей впечатлительности.
Мы успели всего парой слов перекинуться, прежде чем Мэй убежала на «внеплановую репетицию». Но и от этой пары слов мне стало не по себе.
Как всегда очередная потасовка: «все как-то странно, все на нервах. Вспыльчивые, взвинченные. Будто бы вот-вот кинутся и прям лицо расцарапают. Эвви всего лишь наступила на ногу Марте, а та ей прям клок волос выдрала! И я сейчас не преувеличиваю. — нервно говорила сестрёнка, перебирая наряды, — Да что там мы, подростки, вот преподаватели… Сегодня целый день крики стояли — голова гудит до сих пор. О, а что эти сегодня вытворили! — продолжала уже более вдохновлённо она, — Нет ну чего-чего, а такого я не ожидала!». На мой очевидный вопрос она сперва ехидно улыбнулась, а потом резко отвела взгляд, теребя край рубашки. « Я… С другой стороны — я не думаю, что ты хочешь это слышать.» — Мэй виновато посмотрела на меня и вернулась к одежде. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы решиться спросить. Я догадывался, что услышу, но почему-то наивно верил, что ошибался.
— Надеюсь, это хоть как-то должно меня интересовать. — Стоя у обувного шкафчика, сказал я.
— Ну… Он всё равно спрашивал о тебе. Я не очень понимаю, что им движет, на самом деле… Это вообще как-то странно выглядит. — Мэй зашнуровывала кроссовки, редко поглядывая на меня, будто бы опасаясь, что я истерику устрою. Вот это выглядело действительно странно.
— Почему это должно меня интересовать?
— Ну мало ли, вдруг ты всё же решишь вернуться в школу. Честно говоря, мне уже даже не кажется, что между ними реально что-то есть. Ну просто… Как-то всё приторно, что-ли.
— Ого, неужто моей сестрёнке не нравятся проявления чувств на публике! Завтра точно плюс сорок будет, не меньше.
— Тц, я совсем не об этом. — Она посмотрела на меня так грозно, что на лице против воли появилась улыбка. Если я выгляжу также, когда злюсь, тогда ясно, почему меня никто всерьёз не воспринимает. — Неискренние они. Будто бы ради публики только и играются. Как актёры.
Последняя фраза долго ещё звучала у меня в голове, никак не выветриваясь. «Давай сыграем?» — возможно, я понял это неправильно. Возможно я совсем не правильно всё понял? В голове снова завертелся вихрь мыслей, я пытался всё упорядочить, но становилось только хуже. В голове звучал противный писк, а силы постепенно угасали. Мне едва хватило их, чтобы добраться до кровати.
Когда надоедливый шум наконец прекратился, я снова попытался всё сопоставить. Ведь всё казалось до такой степени логично, что даже дико.
В самый первый день он показался мне каким-то жутко неестественным. Манеры, речь — давно заучено и отрепетировано. Когда он зацепился за нас с Мэй — «маска слетела». Да, он довольно быстро вернул её, но уже в тот момент можно было догадаться, что всё не так гладко. А как легко он сошёлся с Кассандрой? Легко, это грубо говоря, конечно, но всё же. Если он может сыграть то, что ей по душе — чего он не может сыграть? Это объясняло и то, как он вёл себя со мной. Разумеется, он не будет брать на себя роль того, кто явно выше меня «по статусу», иначе бы ничего не получилось. Он заинтересовал меня всем, чем это было возможно.
Я перевернулся на спину, глядя в потолок. В голове будто бы новое солнце зажглось. Как всё сходилось… Даже страшно.
С теми полицейскими такая же ситуация была. Он легче лёгкого находит общий язык с людьми, и наверняка с директором также было. Мысль, что всё происходящее — его рук дело, казалась всё более и более логичной.
Дальше становилось только хуже. Подслушанный разговор. Какая удача, что именно в тот день мне и стало чертовски плохо. Прям совпадение на миллион. Но то, что я слышал было даже интереснее. Что именно он имел ввиду, говоря о одержимости? В принципе, она ведь бывает разной. И даже учитывая «безграничную», можно ли однозначно склоняться к одержимости, связанной с чем-то потусторонним? Да, одержимость всякими потусторонними сущностями, учитывая обстоятельства, кажется куда более уместной, но почему обязательно однозначно склоняться к ней? В конце-концов, вариантов всегда больше, чем один. Идея, что одержим он этой безграничной энергией — читать как «силой» — была весьма смелой, но почему нет? В какой-то степени это было бы даже уместнее, если помнить о том, что это его «умерщвляло», как он сам выразился. Просто, вспоминая мой весьма неприятный опыт, влияние на меня оказывали именно сами поступки, а не нахождение в моём теле чего-то потустороннего. То есть, мне вредил не сам демон, а его неадекватные действия. Пусть это и было глупо судить по собственному опыту, но других примеров — не считая киношных, разумеется, — у меня не было. У Форда мне так и не удалось ничего разузнать, так как он всегда старательно избегал этой темы.