За ним шествовали музыканты, дальше — всадники с кривыми мечами, потом вооруженные кто во что горазд повстанцы из сел и хуторов. В самом конце плелся длинный обоз — телеги с провиантом, воинским снаряжением и награбленным добром. Ординарцы носились вдоль всего войска, а по-праздничному одетые селяне, мужики да бабы, оглушали Гонту приветствиями, махали флагами, кидали под ноги цветы. Вся округа гремела. А небо, как в канун появления Моисея со Скрижалями Завета, было ясное, спокойное, голубое. До праздника Шавуот оставалась неделя.
Лагерь расположился на круглой площади в центре города, вокруг креста с распятым Иисусом. Толпа уплотнилась и прижалась к домам с закрытыми ставнями. Сидя на коне, батько Гонта произнес короткую речь, разжигая толпу призывами и бросая вверх папаху. Адъютанты раскинули ему шатер в тени, расстелили у входа красный ковер. Батько принялся за свои дела.
Прежде всего он приказал явиться к нему «Громаде». Перед ним выстроились полукругом двенадцать почтенных крестьян со сложенными шапками в руках и двойным земным поклоном отдали ему честь.
— Пусть предстанут предо мной жиды и ляхи! — крикнул им батько Гонта.
— Убежали, батько, убежали, — извиняющимся голосом сказал старшина «Громады».
— И ни один не остался?
— Из ляхов — ни один.
— А из жидов?
— Ни одного, батько. Мы только задержали «Хомку»-трактирщика, чтобы поил вином и пивом. Прикажи, батько, оставить его живого для блага «Громады».
— Добро, нехай живет покуда. А теперь пусть двое принесут мне доброй горилки. А вы — идите, накормите и вооружите народ, завтра на рассвете двинемся на Умань.
После ухода «Громады» подошли два казачьих сотника в польских конфедератках, смирно стали перед Гонтой и почтительно спросили:
— Ваше великолепие, куда прикажете поставить лошадей?
— Половину в костел, половину в жидовскую синагогу.
Сотники пошли выполнять распоряжение, а Гонта стал пить из двух пузатых бутылей, доставленных из трактира. С того дня, как батько, присоединившись к собратьям-гайдамакам, изменил полякам и командиру Младоновичу, он стал выпивать вдвое больше обычного.
В синагогу отправили больше ста лошадей. Казаки вели их под уздцы медленным шагом. Мохнатых коней выкупали в реке, с них еще стекала вода. Седла и снаряжение висели на них в беспорядке; кони махали длинными хвостами, доставая чуть ли не своих ушей. Казаки несли в руках полные ведра, кое-кто тащил на плечах мешки с фуражом; все они выглядели мирными, простодушными, как те парубки, что работают у богатых крестьян или в богатых польских фольварках. Ничто не предвещало дурного.
Еще издали они увидели, что ворота синагоги закрыты.
— Зачинили, собаки! — крикнул один и досадливо покачал головой.
— Жаль, что убежали. Мы бы раскрыли ворота их пархатыми головами, — посмеялся другой.
— Надо притащить пушку.
— Тарас толкнет задом и «пустит воздух» — враз откроются.
— Хо-хо-хо, от «воздуха» Тараса рухнет любая крепость.
Так они шутили, пока не подошли к воротам Божьего дома.
Шамес Исроэл-Михл, услышав шум приближающейся толпы, вздрогнул от возбуждения, в руках у него оказался железный прут, в сердце загорелось пламя. Он вскочил с пола, нагнулся, глянул в замочную скважину, поднял руки к священному Ковчегу, в котором хранятся свитки Торы, и возблагодарил Бога, приведшего иноверцев в его владения для отмщения. Схватив большой камень, он с живостью отрока вскочил на стол, со стола на стул и метнул камень через окно в казаков, обступивших ворота. Камень оторвал одному ухо и погнул дуло его ружья. Крики раненого вызвали замешательство. А тяжелые камни летели один за другим, с одинаковыми промежутками, попадали в лошадей, в людей, не успевших разобраться, откуда такая напасть. На земле уже валялись раненые и убитые. Лошади, задрав морды, с громким ржанием теснились задами и разворачивались на ходу, как это им свойственно.
— Боже! Их Бог воюет с нами!
— Святой Иисусе! Смотрите, какие камни небесные!
— Клянусь нашим батькой, человеку не поднять такие камни!
— То ведьмы, так их мать!
— Нужно притащить сюда пушки!
— Надо призвать батьку, пусть распорядится…
А камни тем временем все летели с теми же промежутками, но падали уже на свободную от казаков землю, а иногда на зазевавшегося раненого казака.
Прибыл сам Гонта, качаясь и переваливаясь маленьким телом в такт бродящему в нем вину. Оглядев позицию, он приказал стрелять из ружей по воротам. Стреляли долго, пока не изрешетили ворота, но град камней не прекращался.