Горечь и разочарование Екатерины в деятельности Уложенной комиссии проявились весьма необычно. В январе 1769 г., то есть всего через месяц после роспуска комиссии, в свет вышел первый номер сатирического журнала «Всякая всячина», редактором которого был статс-секретарь императрицы Г. В. Козицкий, в свое время помогавший ей в работе над «Наказом». При этом все понимали, что в действительности редактором и издателем журнала была сама Екатерина. Ей нужно было высказать свою точку зрения на происшедшее и заручиться поддержкой общества. Поэтому уже в первом номере журнала было сказано о поощрении аналогичных изданий и был сделан намек на необходимость обсуждения назревших проблем. Показательно, однако, что вопрос об открытом обсуждении политических проблем даже не возникал — подобное для русского общества того времени было совершенно неприемлемо. Высказать свое мнение можно было лишь в форме иносказательной.
Именно так поступила и сама Екатерина. Во «Всякой всячине» она опубликовала несколько своих сочинений, в которых ясно показала свой взгляд на причины неудачи Уложенной комиссии. Так, например, в ее «Сказке о мужичке» рассказывается о том, как портные (депутаты) шили мужичку (народу) новый кафтан (уложение). И хотя у них был даже образец такого кафтана («Наказ»), дело им не давалось. Тут «вошли четыре мальчика, коих хозяин недавно взял с улицы, где они с голода и холода помирали» (Лифляндия, Эстляндия, Украина и Смоленская губерния), которые, хоть и были грамотны, помогать портным не пожелали, а, напротив, стали требовать, чтоб им отдали те кафтаны, которые они носили в детстве (старинные привилегии). В итоге мужичок так и остался без кафтана. В другом сочинении — «Дядюшка мой человек разумный есть» — рассказывалось о человеке, никак не могущем привести в порядок свое хозяйство из-за того, что его домашние пекутся только о своих личных выгодах. «Вообще все заражено двумя пороками, — писала императрица, — первый — корысть, другий — дух властвования. Наравне быть не умеют, и от того уже родиться может зависть, ненависть, злость, угнетение, когда есть возможность, несправедливости всякие, насильствие и, наконец, мучительства».
Призыв «Всякой всячины» был услышан, и уже в том же 1769 г. в России издавалось восемь сатирических ежемесячников. Однако надежды Екатерины на широкое обсуждение политических проблем и тут не оправдались, и вместо этого она была втянута Н. И. Новиковым, начавшим издавать журнал «Трутень», в полемику о характере сатиры, направленности ее против абстрактных пороков или их конкретных носителей. На страницах своих журналов оппоненты обменивались весьма язвительными замечаниями в адрес друг друга, благо все публикации печатались без подписи автора и по-прежнему носили иносказательный характер. Но Екатерине это вскоре надоело, ведь она затеяла издание журнала вовсе не для упражнения в остроумии. В 1770 — 1771 гг. она занялась писанием комедий.
Казалось, что за сочинительством и заботами, связанными с русско-турецкой войной, императрица совсем забыла о своих реформаторских замыслах. Но это неверно. Просто она обдумывала, какую тактику избрать на сей раз. События же сперва Чумного бунта в Москве в 1771 г., а затем Пугачевщины 1773 — 1774 гг. еще более укрепили ее в уверенности, что реформы необходимы. События эти, с одной стороны, обнаружили слабость системы управления на местах, с другой — консерватизм устремлений широких слоев населения. Но при этом испуганное дворянство, как никогда прежде, сплотилось вокруг трона, и императрица могла не опасаться серьезного сопротивления воплощению своих замыслов. Однако в подготовке необходимых законопроектов она теперь считала возможным полагаться лишь на саму себя. Так начался новый этап ее царствования, нередко называемый периодом «легисломании», ибо составление новых законов стало отныне главным занятием государыни. При этом важно подчеркнуть, что стратегические цели внутренней политики Екатерины остались прежними и создаваемые ею законодательные акты служили выполнению той же политической программы, которую она наметила себе с самого начала своего царствования.
Первые из них появились сразу же, как это позволили политические обстоятельства. Уже в марте 1775 г. в манифесте по случаю подписания мира с турками было объявлено, что отныне «всем и каждому» дозволено открывать новые производства без какого-либо специального разрешения. Иначе говоря, декларировалась свобода предпринимательства. Позднее, в 1780-х гг., были ликвидированы и некоторые из созданных еще Петром I коллегий, контролировавших деятельность предпринимателей[17]. В том же году были восстановлены купеческие гильдии и установлен высокий имущественный ценз на вступление в них. Зато, попав в гильдию, купец получал определенные привилегии, в частности освобождался от рекрутской повинности и подушной подати, которая заменялась налогом с оборота. По мысли законодательницы, эти меры, наряду с ликвидацией монополий в промышленности, открытием русских консульств в крупных морских портах зарубежных стран, развитием банковского дела, оживлением денежного обращения, и другие должны были стимулировать развитие торговли и производства, а следовательно, и ускорить процесс складывания третьего сословия.
Не забывала Екатерина и о крестьянском вопросе. Она убедилась, что всякая попытка радикального его решения неминуемо вызовет волну дворянского протеста, которая может захлестнуть и ее саму. «Едва посмеешь сказать, что они (крестьяне. — А. К.) такие же люди, как мы, и даже когда я сама это говорю, — с горечью писала императрица, — я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями; чего я только не выстрадала от такого безразсуднаго и жестокаго общества, когда в комиссии для составления новаго Уложения стали обсуждать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, и когда невежественные дворяне, число которых было неизмеримо больше, чем я когда-либо могла предполагать, ибо слишком высоко оценивала тех, которые меня ежедневно окружали, стали догадываться, что эти вопросы могут привести к некоторому улучшению в настоящем положении земледельцев»[18]. Екатерина слишком любила власть, чтобы рисковать ею, и предпочитала действовать осторожно и не спеша.
Некоторые из екатерининских установлений приводятся иногда историками в доказательство того, что реальная политика императрицы носила крепостнический характер. Таковы указ 1763 г., возлагавший на крестьян расходы по содержанию воинских команд, посылавшихся для усмирения их же бунтов, указ 1765 г., разрешивший помещикам отдавать провинившихся крестьян в каторжные работы, указ 1767 г., запретивший крестьянам жаловаться государыне на своих господ. Однако надо иметь в виду, что, во-первых, все три указа появились до открытия Уложенной комиссии, которая, как надеялась Екатерина, отрегулирует отношения и в этой области. Во-вторых, у каждого из названных указов была своя предыстория. Так, указ 1765 г. (кстати, не именной, а сенатский) был вызван чисто экономическими причинами и, по сути, лишь развивал практику, существовавшую еще с петровских времен. Причем в процессе подготовки указа Сенат не согласился с предложением Адмиралтейства, принятие которого могло бы привести к злоупотреблениям со стороны помещиков. Не был новацией и указ 1767 г.: он повторял норму, существовавшую еще в Соборном уложении 1649 г. и неоднократно воспроизводившуюся предшественниками Екатерины на троне.
Собственные же мероприятия императрицы носили иной характер. После посещения в 1764 г. прибалтийских провинций она велела лифляндскому губернатору Ю. Ю. Броуну рассмотреть вопрос об отношениях крестьян и помещиков на заседании ландтага. В 1765 г. Броун, исполняя приказание Екатерины, писал в ландтаг: «Ея Императорское Величество из жалоб, ей принесенных, с неудовольствием узнала, а при приезде отчасти и сама заметила, в каком великом угнетении живут лифляндские крестьяне, и решилась оказать им помощь и особенно положить границы тиранской жестокости и необузданному деспотизму (таковы были собственныя выражения нашей великой императрицы), тем более что таким образом наносится ущерб не только общему благу, но и верховному праву короны». Далее Броун отмечал, что главное зло состоит в отсутствии у крестьян права собственности, и требовал установить это право на движимое имущество, а также регламентировать крестьянские повинности и пресечь продажу крестьян за границы Лифляндии и продажу поодиночке, разлучая членов семей. Принятые в то время в Прибалтике меры впоследствии, в 1816-1818 гг., облегчили Александру I отмену крепостного права на этих территориях.
17
Некоторые исследователи трактовали этот факт как децентрализацию управления, однако на деле централизация лишь принимала иные формы.
18
Дворяне боялись, конечно, не улучшения положения крестьян. Как свидетельствует уже упоминавшаяся переписка А. М. и Д. А. Голицыных, они сознавали, что за освобождением крестьян последует нечто большее.