Называя себя монархистами, многие из родовитых и влиятельных господ деятельно способствовали падению монархии, так как в авторитарно-самодержавной системе сила власти и престиж власти — вещи неразрывные. Инсинуации и клевета по адресу царя, дискредитирующие разговоры, эпатирующие заявления и оскорбительные утверждения разрушали традиционный ореол верховной власти в глазах народной массы и ускоряли приближение крушения. По мере того как ситуация в стране усугублялась, немалое число должностных лиц и чуть ли не все общественные деятели начинали винить в неурядицах и неудачах исключительно монарха и его окружение. Накануне падения монархии эти оценки сделались беспощадными.
После убийства Распутина великий князь Николай Михайлович (внук Николая I, двоюродный дядя Николая II) занес в свою записную книжку: «Не могу еще разобраться в психике молодых людей (речь идет об убийцах одиозного проповедника. — А. Б.). Безусловно они невропаты, какие-то эстеты, и все, что они совершили, — хотя очистили воздух, но полумера, так как надо было обязательно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым (министр внутренних дел. — А. Б.)». И это написал член династии! Или вот еще один образчик социального безумия: выдержка из письма жены председателя Государственной Думы М. В. Родзянко, Анны Николаевны, к княгине 3. Н. Юсуповой (матери убийцы Распутина), отправленного в середине февраля 1917 г.: «Эта кучка, которая всем управляет, потеряла всякую меру и зарывается все больше и больше. Теперь ясно, что не одна Александра Федоровна виновата во всем; Он, как русский царь, еще более преступен».
Подобное писали люди, близко стоявшие к трону, жившие в благополучии и роскоши, обязанные своим положением той самой монархической власти, которую в лице царя так страстно поносили. Они были недовольны, что царь слушал «не тех», назначал на должности «не тех». К таким недовольным относился, например, историк-графоман Николай Михайлович, сочинявший обширные труды, примечательные лишь тем, что содержали уникальные документы из фамильных архивов, к которым другим историкам доступа не было. Этот великий князь вместе со своим братом Александром Михайловичем, другом юности последнего царя, вступил в масонскую ложу, что было для представителей их круга шагом недопустимым, оскорбляющим дела предков, память умерших, так как принадлежность к тайному братству «вольных каменщиков» исключала уважительное отношение и к самодержавию, и к православию.
Царь не слушал и «умных наставлений» председателя Думы, «камергера двора Его Императорского Величества» Михаила Родзянко. Это было действительно так по той простой причине, что ничего вразумительного этот шумный пустослов не предлагал и предложить не мог. Все его призывы, вся его скандально-бесславная карьера — наглядное тому подтверждение. Он, как и его жена, у которой, как некоторые утверждали, глава парламента был «под каблуком», прослыли в столице записными сплетниками. Именно Родзянко был одним из самых деятельных пропагандистов распутинской истории, несколько лет непрестанно раздувая «общественное возмущение».
И уж если подобные настроения отличали тех, кто находился на верху социальной пирамиды, то что же надо было ждать от других, не вознесенных в высокие сферы, кто был вне царских милостей и благодеяний, кто сызмальства воспитывался и пропитывался стойкими чувствами ненависти к царской «деспотии», к русской «азиатчине». В той ситуации позиция, скажем, таких деятелей, как А. Ф. Керенский или В. И. Ленин, была понятной, логичной и единственно возможной для них. Но для представителей дворянства, аристократии, фабриковавших антицарские сплетни, а затем и почти открыто ратовавших за насильственные действия против власти, да еще в период жесточайшей войны, это было показателем глубокого психологического недуга. И здесь не имела особого значения реальная политика, конкретные шаги и решения, принимаемые властью; все они безусловно встречались в штыки. Сначала ограничивались лишь тихими разговорами в своих салонах и кабинетах, а со временем так осмелели, что могли уже и публично поносить и хаять всех и вся.
Многие из тех, кто пережил революцию, коротали свои дни на «дальних берегах» и через годы, вспоминая «погибшую Россию», с маниакальной одержимостью все еще твердили, что «главная вина на царе и его окружении». Сами же они, именитые и безродные, влиятельные и безвестные, делали свое дело исключительно честно и самоотверженно, а вот царь… Никто почти не раскаялся и не покаялся и не понял того, что стало очевидностью: в русском апокалипсисе все были виноваты и все стали жертвами. Конечно, степень вины различна, но ведь оказалась различной и «цена жертвы». В конечном итоге последний царь заплатил самую дорогую из возможных.
Та государственная система, которую наследовал Николай II, первое время работала в «ранее заданном режиме», и надобности в существенных политических преобразованиях не было никакой. Хотя сразу же после воцарения со стороны некоторых общественных групп раздались голоса о необходимости «привлечь представителей общества к принятию государственных решений», но подобные робкие голоса в расчет можно было не принимать. Однако и в первые десять лет правления, в эпоху «чистого абсолютизма», курс государственной политики никогда не был результатом своеволия или каприза монарха.
Практически любой государственный акт, любая законодательная или административная мера всегда были результатом усилий определенного круга, выражением коллективных усилий. Но настало такое время, когда надо было принимать решения, касающиеся изменений традиционной практики власти. Драматическое столкновение между традицией и новыми веяниями — стремлением ввести представительные учреждения, установить либерально ориентированные общественные порядки, «как в Европе», — произошло в 1905 г. В том году в России началась революция, смута, которой, начиная со времен XVII в., в России не было. Неудачная русско-японская война 1904-1905 гг. стала непосредственным детонатором событий.
Отсчет хронологии этого «политического землетрясения» ведется от воскресенья 9 января 1905 г., когда в Петербурге состоялось многотысячное шествие рабочих к Зимнему дворцу, закончившееся трагически. Тот день получил название «Кровавого воскресенья» и навсегда остался в летописи отечества днем скорби. О событиях его написано множество книг, опубликовано огромное количество материалов, но до сих пор не все в тех событиях поддается простому и однозначному объяснению. В центре драмы оказался уроженец Полтавской губернии священник Г. А. Гапон (1870-1906) — личность во многих отношениях темная. Обладая даром слова и убеждения, он занял заметное место в рабочей среде Петербурга, организовав и возглавив в 1904 г. вполне легальную общественную организацию «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга».
Эта организация, как и ряд прочих, появившихся в России в первые годы XX в., пользовалась расположением властей, и ее деятельность первоначально протекала под покровительством департамента полиции То был период «полицейского социализма». Его возникновение неразрывно связано с именем полковника С. В. Зубатова, возглавлявшего в 1896-1902 гг. Московское охранное отделение, а затем занявшего в центральном аппарате Министерства внутренних Дел пост начальника Особого отдела. В молодости он сам увлекался революционным движением, но затем разочаровался в нем и превратился в убежденного сторонника самодержавия, считая, что гибель монархии станет гибелью России. «Те, кто идут против монархии в России, — наставлял С. В. Зубатов, — идут против России; с ними надо бороться не на жизнь, а на смерть». И он боролся, хотя результаты его деятельности оказались в некоторых отношениях обратными ожидавшимся.
Широко мыслившие правоверные монархисты, к числу которых относился полковник С. В. Зубатов, еще задолго до 1905 г. разглядели новую и невиданную раньше опасность — рабочее движение, которое постепенно разрасталось, охватывало новые районы, новые группы наемных тружеников. Имущественное и бытовое положение этой категории населения было чрезвычайно трудным. Рабочие, в отличие от крестьян, концентрировались компактными массами вокруг промышленных предприятий в крупных индустриальных центрах. Их проблемы и нужды мало кого интересовали, что делало их восприимчивыми к радикальной, в первую очередь к социалистической, агитации, исходившей от нарождавшихся радикальных группировок марксистского толка. Рабочая среда могла стать угрожающим «взрывным материалом». С целью предотвратить подобное развитие событий С. В. Зубатовым была предложена идея создания под контролем властей легальных союзов, выражающих и отстаивающих интересы рабочих.