Через месяц, 21 июля, небольшой отряд русской армии под началом Румянцева численностью не более 25 тысяч человек нанес сокрушительное поражение 150-тысячной турецкой армии на реке Кагул. В июле-октябре русской армией были взяты крепости Измаил, Килия, Аккерман, Бендеры. В 1771 г. русские войска под командованием князя В. М. Долгорукова вторглись в Крым. Отторжение его от Турции, а по возможности и присоединение к России уже в это время стало целью Екатерины. Долгорукий за несколько месяцев захватил основные стратегические пункты полуострова и тем самым сделал Крым безопасным для России, навсегда покончив с опустошительными набегами крымцев на русские земли, доставлявшими много неприятностей правительству еще и в середине XVIII столетия.
«Когда был мир, — писала Екатерина Вольтеру в августе 1770 г., — я думала, что это верх счастья. Теперь у меня почти два года война, я вижу, что ко всему можно привыкнуть. Право, и война представляет свои хорошие минуты. Я нахожу в ней тот великий недостаток, что она мешает любить ближнего, как самого себя. Прежде я привыкла думать, что непохвально делать зло людям; теперь же несколько утешаюсь, говоря Мустафе: Жорж, ты сам желал этого[20].
И после такого размышления, я бываю почти так же весела, как перед тем». Однако дела были совсем не так хороши. Во-первых, сама война была для России очень тяжелым бременем. Во-вторых, сколь блистательные победы ни одерживали бы екатерининские полководцы, было ясно, что крупные европейские державы не дадут в полной мере насладиться их плодами. Вот почему уже в 1771 г. русское правительство стало нащупывать почву в поисках мира. Надежд на то, что удастся уговорить Турцию, было мало, необходимо было нейтрализовать тех, кто стоял за ее спиной, то есть Францию и Австрию. Тогда, лишившись поддержки, турки стали бы более сговорчивы. Но отношения с Францией были прохладными еще с елизаветинских времен[21], а Австрия была крайне раздражена разрывом Россией союзного договора. И тут в дело вступила Пруссия, почувствовавшая возможность усилить свое влияние за счет испытываемых Петербургом трудностей.
В заключенном Россией с Пруссией союзе помимо политических выгод, которые он, по мнению тогдашних руководителей русской внешней политики, должен был принести, был и еще один, личностный аспект. Из всех тогдашних европейских государей прусский король Фридрих II был несомненно самой яркой фигурой, и Екатерина уважала его и как политика, и как полководца, тем более что с его именем были связаны ее детские и юношеские воспоминания. Екатерина не была сентиментальна, и потому воспоминания детства и юности, как и вполне естественное чувство благодарности Фридриху за то, что много лет назад он содействовал ее свадьбе с Петром Федоровичем, не могли затмить политические соображения. Став императрицей, Екатерина вступила в своего рода негласное соперничество с Фридрихом за славу просвещенного монарха. Мудрые преобразования, военные победы, внимание известных ученых и философов — все это как бы взвешивалось на невидимых весах, и оба монарха зорко и ревниво следили за их чашечками. Так, в 1766 г. во время приема Фридрихом русского дипломата Сальдерна между ними состоялся весьма примечательный разговор, который приводит С. М. Соловьев: «Фридрих… потом вдруг спросил: „Неужели императрица в самом деле так много занимается, как говорят? Мне сказали, что она работает больше меня. Правда, у нее меньше развлечений, чем у меня. Я слишком занят военным делом…“ „Государь, — отвечал Сальдерн, — привычки превращаются в страсти. Что же касается императрицы, то она работает много, и, быть может, слишком много для своего здоровья“. „Ах! — сказал Фридрих. — Честолюбие и слава — суть потаенные пружины, которые приводят в движение государей… Много дорог, которые ведут к бессмертной славе; императрица на большой дороге к ней, верно“. Говоря это, он все не спускал глаз с Сальдерна. Тот понял, что королю хочется слышать что-нибудь от него, и сказал: „Конечно, императрица утвердит счастье своего народа и значительные части рода человеческого. У нее обширные виды, которые обнимают прошедшее, настоящее и будущее. Она любит живущих, не забывая о потомстве“. „Это много, это достойно ее“, — заметил король и покончил разговор.
Упоминание Сальдерном о здоровье императрицы было, скорее всего, случайной оговоркой, которую Екатерина вряд ли одобрила бы. Что же касается Фридриха, то в Петербурге полагали, что ему осталось недолго. Еще в 1765 г. Панин писал Репнину, что «сей государь уже последние дни доживает, в которые ему совершенно недостанет возможности все то исполнить, что его видам приписано быть может; преемники же его, не получа его духа, не будут иметь и сил его в производстве». Но русская дипломатия просчиталась. Прусский король прожил еще около двадцати лет и успел оказать значительное влияние на международные дела. В 1771 г. он выступил инициатором раздела Польши. Цель Пруссии была очевидна: захват польских земель, но, привлекая к разделу и Австрию, Фридрих соблазнял Россию тем, что таким образом ей удастся нейтрализовать важнейшего союзника Турции и добиться мира. Екатерина также не имела ничего против того, чтобы расширить границы своих владений за счет Польши, хотя и предпочла бы сделать это без участия Пруссии. Но положение было таково, что она согласилась, и в 1772 г. первый раздел Польши стал реальностью.
Согласно договору, подписанному в июле 1772 г., Россия получила польскую часть Ливонии, а также Полоцкое, Витебское, Мстиславское и часть Минского воеводств. По размерам территорий российская доля польского пирога была больше австрийской и прусской, но это были земли экономически значительно менее развитые и с низкой плотностью населения. К Австрии же отошли наиболее плотно населенные земли с городом Львовом — крупнейшим экономическим и торговым центром. Пруссия, в свою очередь, получила возможность полностью контролировать польскую торговлю зерном. К тому же Австрии и Пруссии, в отличие от России, их доли достались без единого выстрела. Правда, Россия все последующее время сохраняла то, что осталось от Польского государства, в зоне своего влияния. В 1776 г., опираясь на русские штыки, король Станислав Август сумел несколько укрепить свою власть, что вызвало недовольство польских магнатов, также апеллировавших к России. Игра на противоречиях двух соперничающих лагерей давала Петербургу уверенность, что Польша не выскользнет из-под его влияния, и в 1780 г. стало возможным даже вывести оттуда русские войска.
Между тем нейтрализация Австрии в результате раздела Польши давала надежду на скорое заключение выгодного мира с Турцией, подкрепленную и новыми победами русских войск. Однако тут на голову Екатерины свалились новые напасти в виде пугачевского бунта. Поначалу императрица не отнеслась к случившемуся слишком серьезно и полагала, что речь идет об очередной «глупой казацкой истории». Но когда в Петербург стали поступать известия о победах Пугачева над регулярными войсками и о его постоянно пополняющемся многотысячном войске, Екатерина поняла, что дело нешуточное. Особенно опасной ситуация стала летом 1774 г., когда Пугачев перешел на правый берег Волги, в результате чего паника охватила Москву и докатилась до северной столицы. Н. И. Панин в письме к брату сообщал: «Мы тут в собрании нашего совета увидели государыню крайне пораженною, и она объявила свое намерение оставить здешнюю столицу и самой ехать для спасения Москвы и внутренности империи, требуя и настоя с великим жаром, чтоб каждый из нас сказал ей о том свое мнение. Безмолвие между нами было великое».
Пугачевщина была не только опасна. Она разрушала все планы и надежды императрицы, выставляла ее в невыгодном свете и внутри страны, и за границей, указывала на серьезное неблагополучие в стране, заставляла прибегнуть к методам, которые она не любила. В письме к новгородскому губернатору Сиверсу она писала: «Генерал Бибиков отправляется туда с войсками… чтобы побороть этот ужас XVIII столетия, который не принесет России ни славы, ни чести, ни прибыли, но наконец с Божиею помощию надеюсь, что мы возьмем верх, ибо на стороне этих каналий нет ни порядка, ни искусства: это сброд голутьбы, имеющий во главе обманщика столь же безстыдного, как и невежественного. По всей вероятности, это кончится повешаниями. Какая перспектива, г. губернатор, для меня, не любящей повешаний! Европа в своем мнении отодвинет нас ко временам Ивана Васильевича — вот та честь, которой мы должны ожидать от этой жалкой вспышки». Переписка Екатерины с Сиверсом показывает, что императрица знала истинную причину случившегося, однако никоим образом не показывала этого. Во время следствия тщетно искали заговор зарубежных недругов, изучали влияние на восставших старообрядцев и практически не упоминали о крепостничестве.
20
Перефраз выражения из комедии Мольера: Tu l'as voulu, George Dandin!» — «Ты этого хотел, Жорж Данден».
21
Накануне переворота 1762 г. Екатерина обращалась к французскому послу за финансовой поддержкой, но получила отказ, что не могло, конечно, способствовать налаживанию взаимоотношений между двумя странами.