6 марта Лорис вручил Александру III свой «всеподданейший доклад» и проект правительственного сообщения о предстоящих изменениях в системе управления. В тот же день, 6 марта 1881 г., император получил письмо Победоносцева, с этими документами уже ознакомившегося.
Заявляя, что «час страшный и время не терпит», Константин Петрович выдвигает альтернативу: «или теперь спасать Россию, или никогда». Он умоляет не слушать либеральных призывов и настаивает на немедленном и решительном разрыве с политикой Лорис-Меликова.
7 марта Победоносцев имел часовую беседу с царем, который, по-видимому, несколько успокоил его относительно своих намерений. А 8 марта – ровно через неделю после катастрофы, в воскресный же день, – состоялось обсуждение проекта Лорис-Меликова. В два часа пополудни в Зимнем дворце собрались великие князья, министры, обер-прокурор Синода. Приглашен был и консервативнейший член Государственного совета граф С.Г. Строганов, уже за возрастом от дел отставленный. Присутствовавшие, как и сам император, понимали, что речь будет идти не только и не столько о предложении Лорис-Меликова, сколько о дальнейшем пути России.
Официально Александр III еще не определил своей позиции перед лицом общества. Его заявление 2 марта перед членами Государственного совета и высшими чинами двора, приносившими ему присягу, было весьма расплывчатым. «Я принимаю венец с решимостью, – сказал он, вступая на престол. – Буду пытаться следовать отцу моему и закончить дело, начатое им». Заявление звучало несколько двусмысленно, давая возможность разного толкования. Великое дело преобразований, начатое Александром II, велось им без должной последовательности и твердости. Реформатор, особенно во второй половине своего царствования, он отступал от собственных начинаний, тем самым предавая их. Слова нового царя способны были породить надежды и одновременно опасения и у либералов и у консерваторов. И вот наступил момент, когда позиция преемника Александра II должна была проясниться: продолжит ли он преобразования, в которых нуждалась Россия, или же откажется от них.
В центре обсуждения планов Лорис-Меликова и 8 марта в Зимнем дворце, и позднее – 21 апреля в Гатчине оказался вопрос о совместимости самодержавия и представительства. Либеральная группировка в лице самого министра внутренних дел, военного министра Д.А. Милютина, министра финансов А.А. Абазы и их сторонников доказывала возможность полной гармонии между избранниками городского и земского самоуправления и верховной властью. Совещательный характер представительства, оставлявший все прерогативы самодержавия неприкосновенными, казалось, был тому порукой. Но ортодоксальные приверженцы самодержавной монархии этих доводов не приняли, усмотрев в проекте Лориса как раз угрозу ограничения самодержавия. Именно поэтому граф С.Г. Строганов, министр почт и телеграфа Л.С. Маков называли замысел министра внутренних дел вредным и опасным.
Наиболее резко о несовместимости самодержавного правления с общественным представительством высказался К.П. Победоносцев. Он прямо провозгласил, что осуществление проекта Лорис-Меликова будет гибелью России. Доказывая конституционный характер мер, предложенных министром внутренних дел, обер-прокурор Синода утверждал их несоответствие традициям и потребностям народа.
Численно противники «конституции» Лорис-Меликова оказались на заседании 8 марта в меньшинстве. Против созыва общественных представителей подали голос лишь К.П. Победоносцев, Л.С. Маков, С.Г. Строганов и К.Н. Посьет. Умеренные консерваторы (князья С.Н. Урусов и А.А. Ливен, принц А.П. Ольденбургский) воздержались от оценки доклада Лорис-Меликова, предложив еще раз вернуться к его обсуждению. Министра внутренних дел поддержали не только его ближайшие соратники (Д.А. Милютин, А.А. Абаза), но и государственный контролер Д.М. Сольский, министр просвещения А.А. Сабуров, министр юстиции Д.Н. Набоков, а также великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович. Мысль о необходимости уступок – хотя бы частичных – назревшим общественным стремлениям уже проникла и в высший эшелон власти а первые обсуждения планов Лорис-Меликова, состоявшиеся по воле Александра II, ее как бы узаконили. И тем, кто в ту пору поддержал министра внутренних дел, еще трудно было перестроиться.
И все же оказавшиеся в большинстве сторонники преобразования в системе управления победителями себя не ощущали: все решало в конечном счете мнение царя, а оно достаточно ясно обозначилось на заседании. Не произнося речей, скупыми репликами Александр III дал понять, как он относится к реформам прошлого царствования и к их продолжению.
Важным «козырем» Лорис-Меликова была ссылка на волю Александра II, поддержавшего его начинания. В подготовленный им проект сообщения для печати о «всемилостивейшем решении» министр внутренних дел вписал новый фрагмент. Здесь говорилось о решимости Александра III «твердо следовать по пути, предуказанному в Бозе почившим незабвенным родителем», и «исполнить в точности родительский завет». Однако этот «козырь» был выбит императором из рук министра. Предваряя обсуждение, Александр III заявил, что «вопрос не следует считать предрешенным». Это было и своеобразным опровержением Лорис-Меликова, и одновременно приглашением к дискуссии.
Надо признать, что основания для подобной дискредитации ссылок на «волю державного родителя» существовали: воли своей покойный император так и не высказал четко и твердо. Останься он жив, трудно предугадать, чем бы закончилось назначенное им на 2 марта обсуждение в Совете министров лорис-меликовского проекта. Вполне возможно, что царь снова бы проявил нерешительность и отложил бы окончательное заключение. Александр Александрович не мог не знать о сомнениях, которые одолевали его отца – тот не скрывал их, уподобляя созыв представителей, предусмотренный планом министра внутренних дел, «Генеральным штатам» или «собранию нотаблей Людовика XVI».
Александр III вправе был считать, что вопрос о созыве выборных от земств и городов так и не был решен его отцом, и соответственно признать неуместными ссылки на его волеизъявление. Сам же он не скрывает своего отрицательного отношения к проекту Лорис-Меликова. В частности, утверждение графа С.Г. Строганова, что проект этот «прямо ведет к конституции», Александр III сопроводил признанием: «Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции». Российский самодержец обнаружил здесь явную близость к марксистской оценке плана Лорис-Меликова. Ведь и В.И. Ленин полагал, что его осуществление «могло бы при известных условиях быть шагом к конституции».
Отвага Победоносцева, столь резко выступившего против большинства министров, и объяснялась его осведомленностью о настроении нового царя. Со вступлением Александра III на престол Константин Петрович чувствовал себя как за каменной стеной, разоблачая вред либеральных начинаний. Еще недавно – в пору всесилия Лорис-Меликова – он и не пытался бороться с либеральной опасностью. Не пытался и наследника воодушевить на эту борьбу. Только когда Александр Александрович стал неограниченным повелителем страны, и он сам, и его бывший наставник ощутили возможность противодействовать планам, которые тайно ненавидели.
Александр III, однако, не спешил объявить войну либеральным администраторам во главе с Лорис-Меликовым. Медлил он и с традиционным для нового правителя заявлением о направлении своей политики. Он выжидал, изучая обстановку, хотя ему было «невыносимо и странно» слушать «умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма».
И все– таки и 8 марта в Зимнем дворце, и 21 апреля в Гатчине он внимательно вслушивался в речи тех, кто убеждал его в том, что, призвав выборных от общества, власть лишь укрепит свои позиции. Не только интуиция, политическое чутье и здравый смысл заставляли императора с заведомым недоверием отнестись к этим доводам. Курс на stutus quo самодержавия, на отказ от всяких новшеств диктовался и сложившимся типом мышления, приверженностью к исторической традиции. Опасность реформ для власти, претендующей на монополию в общественно-политической жизни, по-своему подтверждал и опыт царствования Александра II. Кончина отца-реформатора являлась как бы грозным предупреждением тем, кто пытается изменить веками сложившийся порядок. В потоке писем, который в те мартовские дни 1881 г. получал Александр III, огромное впечатление на него произвела анонимная записка, пересланная им для ознакомления Победоносцеву и принадлежавшая, по предположению этого последнего, духовному лицу. «Отец твой не мученик и не святой»,-обращался к императору автор, оспаривая расхожие определения Александра II в официальной печати. Он утверждал, что покойный царь «пострадал не за церковь, не за крест, не за христианскую веру, не за православие, а за то единственно, что распустил народ, и этот распушенный народ убил его».