В состоявшем почти исключительно из сановно-аристократических персон чванливом «петербургском свете» сначала были убеждены, что царь молод и неопытен, в силу чего ему нужен умный и вполне благонадежный наставник в государственных делах, естественно, из числа тех, кто по праву своего рождения или служебного положения принадлежал к высшему обществу. В богатых столичных гостиных внимательно следили и заинтересованно обсуждали каждый шаг нового правителя, каждый реальный или намечавшийся «извив» политики. Позднее в этих кругах возобладало мнение: император «слишком слаб», чтобы железной рукой навести порядок в стране, покончить с беспрестанной «революционной смутой», а в своей деятельности он руководствуется советами «не тех людей».
Для истории последнего царствования характерна особенность, не присущая предыдущему периоду: недовольство, скептическое отношение ко всем начинаниям власти. Либерализация общей атмосферы в стране, отмирание старых приемов и норм государственного управления постепенно меняли и отношение к государственной службе, отношение к особе монарха. Решения царя уже не спешили исполнять даже те, кто был связан клятвой верности, которую давали при вступлении в должность все государственные служащие, как военные, так и гражданские. Какое бы решение он ни принял по совету одних, это тут же встречало противодействие и критику других. Воля монарха далеко не всегда превращалась в дело России. Русский традиционный (самодержавный) монархизм сходил на нет.
После восшествия на престол Николая II быстро стало ясно, что новый царь, в отличие от предыдущего, не обладает крутым нравом, а нерадивое исполнение поручений и приказов не чревато немедленной потерей должности, содержания, а уж тем более ссылкой. Можно было не спешить делать порученное дело, можно было выжидать, можно было волынить. Можно было распространять немыслимые слухи с венценосцах, и ими не только не возмущались, не только не препятствовали, но с жадным интересом подхватывали и распространяли. За сплетни и слухи уже не наказывали, не пытали и не ссылали (как, например, при столь чтимом отечественными интеллектуалами Петре I).
Называя себя монархистами, многие из родовитых и влиятельных господ деятельно способствовали падению монархии, так как в авторитарно-самодержавной системе сила власти и престиж власти – вещи неразрывные. Инсинуации и клевета по адресу царя, дискредитирующие разговоры, эпатирующие заявления и оскорбительные утверждения разрушали традиционный ореол верховной власти в глазах народной массы и ускоряли приближение крушения. По мере того как ситуация в стране усугублялась, немалое число должностных лиц и чуть ли не все общественные деятели начинали винить в неурядицах и неудачах исключительно монарха и его окружение. Накануне падения монархии эти оценки сделались беспощадными.
После убийства Распутина великий князь Николай Михайлович (внук Николая I, двоюродный дядя Николая II) занес в свою записную книжку: «Не могу еще разобраться в психике молодых людей (речь идет об убийцах одиозного проповедника. – А.Б.). Безусловно они невропаты, какие-то эстеты, и все, что они совершили, – хотя очистили воздух, но полумера, так как надо было обязательно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым (министр внутренних дел. – А.Б.)». И это написал член династии! Или вот еще один образчик социального безумия: выдержка из письма жены председателя Государственной Думы М.В. Родзянко, Анны Николаевны, к княгине 3. Н. Юсуповой (матери убийцы Распутина), отправленного в середине февраля 1917 г.: «Эта кучка, которая всем управляет, потеряла всякую меру и зарывается все больше и больше. Теперь ясно, что не одна Александра Федоровна виновата во всем; Он, как русский царь, еще более преступен».
Подобное писали люди, близко стоявшие к трону, жившие в благополучии и роскоши, обязанные своим положением той самой монархической власти, которую в лице царя так страстно поносили. Они были недовольны, что царь слушал «не тех», назначал на должности «не тех». К таким недовольным относился, например, историк-графоман Николай Михайлович, сочинявший обширные труды, примечательные лишь тем, что содержали уникальные документы из фамильных архивов, к которым другим историкам доступа не было. Этот великий князь вместе со своим братом Александром Михайловичем, другом юности последнего царя, вступил в масонскую ложу, что было для представителей их круга шагом недопустимым, оскорбляющим дела предков, память умерших, так как принадлежность к тайному братству «вольных каменщиков» исключала уважительное отношение и к самодержавию, и к православию.
Царь не слушал и «умных наставлений» председателя Думы, «камергера двора Его Императорского Величества» Михаила Родзянко. Это было действительно так по той простой причине, что ничего вразумительного этот шумный пустослов не предлагал и предложить не мог. Все его призывы, вся его скандально-бесславная карьера – наглядное тому подтверждение. Он, как и его жена, у которой, как некоторые утверждали, глава парламента был «под каблуком», прослыли в столице записными сплетниками. Именно Родзянко был одним из самых деятельных пропагандистов распутинской истории, несколько лет непрестанно раздувая «общественное возмущение».
И уж если подобные настроения отличали тех, кто находился на верху социальной пирамиды, то что же надо было ждать от других, не вознесенных в высокие сферы, кто был вне царских милостей и благодеяний, кто сызмальства воспитывался и пропитывался стойкими чувствами ненависти к царской «деспотии», к русской «азиатчине». В той ситуации позиция, скажем, таких деятелей, как А.Ф. Керенский или В.И. Ленин, была понятной, логичной и единственно возможной для них. Но для представителей дворянства, аристократии, фабриковавших антицарские сплетни, а затем и почти открыто ратовавших за насильственные действия против власти, да еще в период жесточайшей войны, это было показателем глубокого психологического недуга. И здесь не имела особого значения реальная политика, конкретные шаги и решения, принимаемые властью; все они безусловно встречались в штыки. Сначала ограничивались лишь тихими разговорами в своих салонах и кабинетах, а со временем так осмелели, что могли уже и публично поносить и хаять всех и вся.
Многие из тех, кто пережил революцию, коротали свои дни на «дальних берегах» и через годы, вспоминая «погибшую Россию», с маниакальной одержимостью все еще твердили, что «главная вина на царе и его окружении». Сами же они, именитые и безродные, влиятельные и безвестные, делали свое дело исключительно честно и самоотверженно, а вот царь… Никто почти не раскаялся и не покаялся и не понял того, что стало очевидностью: в русском апокалипсисе все были виноваты и все стали жертвами. Конечно, степень вины различна, но ведь оказалась различной и «цена жертвы». В конечном итоге последний царь заплатил самую дорогую из возможных.
Та государственная система, которую наследовал Николай II, первое время работала в «ранее заданном режиме», и надобности в существенных политических преобразованиях не было никакой. Хотя сразу же после воцарения со стороны некоторых общественных групп раздались голоса о необходимости «привлечь представителей общества к принятию государственных решений», но подобные робкие голоса в расчет можно было не принимать. Однако и в первые десять лет правления, в эпоху «чистого абсолютизма», курс государственной политики никогда не был результатом своеволия или каприза монарха.
Практически любой государственный акт, любая законодательная или административная мера всегда были результатом усилий определенного круга, выражением коллективных усилий. Но настало такое время, когда надо было принимать решения, касающиеся изменений традиционной практики власти. Драматическое столкновение между традицией и новыми веяниями – стремлением ввести представительные учреждения, установить либерально ориентированные общественные порядки, «как в Европе», – произошло в 1905 г. В том году в России началась революция, смута, которой, начиная со времен XVII в., в России не было. Неудачная русско-японская война 1904–1905 гг. стала непосредственным детонатором событий.