Дворцовый заговор 1762 г. был организован, как известно, двумя влиятельными группировками. Одну из них, опиравшуюся на военную силу гвардии, возглавляли братья Орловы – наиболее последовательные и радикальные приверженцы притязаний Екатерины. Во главе другой группировки, отражавшей мнения противостоящей Петру III придворно-вельможной аристократии и столичного дворянства, стоял воспитатель Павла Н.И. Панин. Сблизившись с Екатериной, признавая ее неоспоримые преимущества перед мужем, ведя с ней доверительные разговоры о воспитании Павла и т. д., Н.И. Панин не разделял, однако, ее самодержавные устремления. Полагая, что представляет подлинные интересы Павла в перипетиях придворной борьбы, Н.И. Панин считал, что именно он, Павел, как прямой потомок Петра I, является единственно законным претендентом на российский престол, Екатерине же отводил при этом роль регентши. Той же точки зрения придерживались и другие сподвижники Н.И. Панина, в том числе и активная участница заговора княгиня Е.Р. Дашкова.
Но дело было не только персонально в Павле и в его правах. С его восшествием на престол Н.И. Панин рассчитывал многое переменить в государственном устройстве России.
Один из образованнейших и политически опытных людей своего круга, человек твердых и независимых убеждений, воспитанный, как и другие представители русской знати той эпохи, на идеалах европейского Просвещения, Н.И. Панин 12 лет провел русским посланником в Стокгольме и проникся принципами шведской конституционной системы, урезавшей парламентскими учреждениями абсолютную власть короля и давшей известные политические права сословиям, прежде всего дворянской аристократии. Зачатки конституционности по шведскому образцу он и собирался внедрить в России – с тем, чтобы со временем преобразовать самодержавие в «законную», основанную на представительных институтах монархию. К движению по этому пути призван был подтолкнуть и представленный Н.И. Паниным уже после воцарения Екатерины II проект «Императорского совета», ограничивавший с олигархических позиций некоторые прерогативы ее власти, но ею же в конце 1762 г. отвергнутый.
В итоге дворцового переворота 1762 г. был отвергнут и «павловский» проект Н.И. Панина в целом – в борьбе двух указанных выше группировок верх одержала «партия» Орловых, благодаря решительной поддержке которых Екатерина и была провозглашена императрицей. Н.И. Панину пришлось тогда смириться; поговаривали, однако, что Екатерина будто бы дала заверение в том, что после совершеннолетия Павла возьмет его в соправители.
Но куда как важнее, что в манифесте о восшествии на престол (т. е. еще при жизни Петра Федоровича) Екатерина объявила Павла «природным наследником престола Российского». И не в том дело, было ли это своего рода компромиссом, уступкой давлению Н.И. Панина и его сторонников или Екатерина и без того понимала, что уже по одной логике противоборства с мужем не могла поступить иначе, особенно в тех условиях, когда значительная часть русского общества хотела видеть в Павле естественного в будущем обладателя трона.
Парадокс, однако, заключался в том, что эта акция, как будто бы узаконивавшая наконец династические интересы Павла, сама по себе была нелигитимна, ибо возведение Екатерины в императорский сан являлось не чем иным, как узурпацией его коренных прав на престол. И для Павла эта коллизия ничего хорошего в дальнейшем не сулила.
После переворота Н.И. Панин оставался при Екатерине II одним из главных советников, в 1767 г. был возведен в графское достоинство, в 1763 г. поставлен во главе Коллегии иностранных дел, до 1781 г. направлял дипломатическую деятельность двора. Пользуясь расположением императрицы и будучи ее единомышленником во многих государственных делах, Н.И. Панин тем не менее в том, что касалось Павла, придерживался своих собственных взглядов.
Стремясь прежде всего дать великому князю достойное его сана и соответствующее европейским стандартам образование, Н.И. Панин привлек лучших учителей, обучавших его достаточно разнообразному по тем временам набору дисциплин – арифметике, геометрии, физике, географии, истории, словесности, воинскому искусству, государствоведению, иностранным языкам, рисованию, танцам и др. В круг чтения Павла входили книги французских энциклопедистов – Вольтера, Монтескье, Дидро, Гельвеция, Деламбера, и вообще его начитанность в зарубежной и русской литературе, античной классике была весьма обширна. Религиозное воспитание великого князя было возложено на ученого иеромонаха, впоследствии знаменитого проповедника митрополита Платона.
Среди привлеченных Н.И. Паниным учителей, пожалуй, наиболее яркой и привлекательной фигурой был преподаватель математики С.А. Порошин – молодой офицер и литератор, человек обширной учености и высоких душевных достоинств, поклонник просветительской философии и передовых педагогических воззрений эпохи. Порошин души не чаял в своем воспитаннике, не разлучался с ним целыми днями и стремился привить ему гуманные, нравственные принципы и расширить умственный кругозор, не ограничиваясь только математическими науками.
С сентября 1764-го, весь 1765-й и отчасти в 1766 г. Порошин вел дневник, где со множеством колоритных подробностей изо дня в день фиксировал все, что происходило с великим князем, – его быт, поступки, времяпрепровождение, учебные занятия, свои беседы с ним, его характерные словечки и т. д. В дневнике вместе с тем содержались ценнейшие сведения о «домашней» жизни окружения Екатерины II, записи разговоров виднейших сановников на животрепещущие политические и «дворцовые» темы, которые они, не стесняясь, вели за столом юного великого князя. Записывал он в дневнике и их занимательные рассказы о мало кому тогда еще известных перипетиях истории прежних царствований – от Петра I до Екатерины II. Словом, дневник Порошина – уникальный для своего времени по содержанию и литературным достоинствам мемуарный памятник, «как в зеркале» отобразивший, по характеристике П.И. Бартенева, «историческую картину нашего двора и петербургского общества» 60-х гг. XVIII в. да и более раннего времени. Но благодаря своим достоверным и непосредственным записям он дает и драгоценную возможность постичь внутренний мир и личность Павла в детские годы.
Со страниц дневника Павел предстает живым, не по летам развитым, вдумчивым, находчивым, метким на слово, по-своему обаятельным ребенком, подверженным, правда, быстрой смене настроения, повышенной впечатлительности, но отходчивым, добрым и доверчивым. Конечно, ему не было чуждо ощущение своей исключительности, обусловленное всем строем жизни и воспитания великого князя, из чего проистекали черты капризности, нетерпеливости, своенравия и т. д. Но при этом никаких отклонений от нормы, никакой психической неполноценности (на чем так настаивали позднейшие хулители Павла I, искавшие уже в его детстве признаки безумия) не наблюдалось. Глубоко прав был в этом отношении Е.С. Шумигорский, предостерегавший в начале XX в. биографов Павла от такого пристрастного использования дневника Порошина: «В словах и действиях 10-летнего мальчика нельзя искать объяснения всей жизни императора и ставить ему в строку каждое лыко в известном направлении».
Это здоровое, нормальное, естественное начало детской натуры Павла хорошо почувствовал Л.Н. Толстой, обратившись в первые годы XX в. в своих занятиях павловской эпохой к чтению дневника Порошина. Из поденных записей Д.П. Маковицкого мы узнаем, как «Л.Н. восхищался Порошиным: „Какие подробности! Художественно описано!“ Л.Н. говорил, что ему, готовящемуся писать о том времени, чтение доставляет большое удовольствие и полезно». 16 февраля 1906 г. Маковицкий записывает свежие впечатления Толстого от знакомства с дневником: «Очень умный, образованный был „…“. Просто милый „…“ веселый мальчик „…“ чрезвычайно любознательный „…“. 20 февраля: „Какой живой передо мной этот мальчик Павел“. 4 марта: „Чудо какой милый мальчик“. 6 марта: „Л.Н. „…“ за обедом рассказывал с восторгом и умилением о Павле Петровиче“.