В сентябре 1787 г. разразилась новая война с Турцией, и Павел, остро переживавший свою невостребованность, в порыве патриотических чувств решил испытать себя на воинском поприще и обратился к Екатерине II с просьбой о дозволении отправиться на театр боевых действий. У Екатерины II были на сей счет, однако, свои соображения. Она уже тогда имела твердые взгляды на будущее сына и была вовсе не заинтересована содействовать его военной популярности, в то же время Екатерина хотела избавить командовавшего русскими войсками на юге России Потемкина от конфликтов с неладившим с ним великим князем. Под разными предлогами Екатерина откладывала свой ответ, а затем и вовсе отказала сыну в его просьбе. Между тем приближалось лето 1788 г., Павел продолжал настаивать, внезапно король Швеция Густав III объявил России войну, и тут императрица смилостивилась. Правда, на вопрос великого князя: «Что скажет обо мне Европа?» – она ответила: «Европа скажет, что ты послушный сын». Она разрешила ему отправиться, но уже не на Юг, к Потемкину, а на Север, в Финляндскую армию. Через некоторое время, однако, Екатерина узнала, что шведский принц Карл ищет случая сблизиться с Павлом, и, хотя тот отвергнул эти попытки, незамедлительно отозвала его в Петербург. При этом Екатерина не только не пожаловала Павлу никакой награды (а царственные особы, находясь в действующей армии, обычно ее удостаивались), но приняла все меры к тому, чтобы само пребывание Павла в войсках не получило огласки. В газетах не появилось никаких сообщений об отъезде его в армию и возвращении в столицу, как то было принято в отношении даже рядовых офицеров, в официальных же реляциях в ходе военных операций имя Павла упоминалось всего один раз. Когда при возобновлении войны в Финляндии весной 1789 г. Павел стал снова добиваться разрешения отправиться в армию, Екатерина с явной насмешкой, почти в издевательском тоне посоветовала ему разделить радость от предстоящих успехов русских войск в кругу «своего дорогого и любезного семейства», дабы избавить близких от беспокойства за его жизнь. Более того, Екатерина постаралась и в глазах общества придать военным устремлениям Павла трагикомический характер. В 1789 г. в Эрмитажном театре была поставлена (и в том же году напечатана) ее комическая опера «Горе-богатырь Косометович». В ней иронически изображалась коллизия между взрослым недорослем и его матерью: он просит ее отпустить его на войну, мать то отказывает, то соглашается, то возвращает сына, попутно зло высмеивались неудачливые похождения на войне этого горе-богатыря. Многие современники, в том числе такие авторитетные литераторы, как И.И. Дмитриев и М.Н. Муравьев, увидели в комедии прозрачную сатиру на великого князя.
Можно догадаться, какое унижение и какую пропасть между собой и матерью должен был почувствовать преданный публичному осмеянию Павел – далеко уже не юноша, зрелый муж 35 лет от роду, отец многочисленного семейства.
Соперничество Екатерины II и Павла в правах на престол получило заметный отзвук и за пределами Зимнего дворца, Павловска или Гатчины. Выше мы уже касались этого сюжета, когда речь шла о влиянии на Павла самозванческих лозунгов Пугачева. Теперь остановимся и на других проявлениях реакции социальных «низов» на династическую борьбу в верхах.
Популярности Павла в этих слоях населения, несомненно, способствовало распространение в народной среде второй половины XVIII в. легенды о царе Петре III – «избавителе». И Павел закономерно воспринимался массовым сознанием как его «заместитель», носитель его качеств и продолжатель его миссии. В очень большой степени эта популярность подогревалась и жертвенным ореолом самого Павла – его беспрецедентно долгим пребыванием в положении отрешенного от государственных дел, не любимого и всячески притесняемого матерью и ее фаворитами законного наследника престола. Свидетельством устойчивости народных симпатий к Павлу может служить тот факт, что еще при своей жизни, в бытность цесаревичем, он уже стал героем самозванческой легенды – случай достаточно редкий в истории самозванческого движения в России. Так, в 1782 г. великим князем Павлом Петровичем публично объявил себя на Дону беглый солдат Н. Шляпников, а два года спустя этим же именем и титулом принародно называл себя сын пономаря из казаков Г. Зайцев.
Особо зримо расположение к Павлу на фоне недовольства Екатериной II проявлялось в Москве – древней, но опальной и строптивой столице империи, где фрондирующее дворянство не скрывало своего почитания Петра III с его манифестом о «вольности дворянской». Когда в 1775 г., после подавления Пугачевского восстания, сюда приехали Екатерина и Павел, то восторженная толпа устроила ему овацию, она же была встречена с подчеркнутой холодностью. «Павел – кумир своего народа», – доносил своему правительству в том же году австрийский посланник в России. В 1787 г. сам Павел в доверительном разговоре с прусским посланником Келлером рассказывал, что «каждый раз, когда выходит во время своего пребывания в древней столице, он видит себя окруженным народом». По этому поводу Келлер заметил, что если «голос народа провозгласил бы его своим избранником, то он не воспротивился бы желаниям народа». Андрей Разумовский, бывший свидетелем радушной встречи Павла жителями Москвы, в 1775 г. сказал ему: «Вы видите, как вы любимы, ваше высочество. Ах, если бы вы дерзнули…» Павел, однако, не «дерзнул», ибо занятие престола на гребне стихийной народной поддержки неизбежно сопрягалось с насильственным устранением Екатерины II. Да и в народной любви он вовсе не был так уж уверен. В том же разговоре с Келлером Павел признался: «Ну, я не знаю еще, насколько народ желает меня; я в этом отношении не делаю себе никаких иллюзий. Многие ловят рыбу в мутной воде и пользуются беспорядками в нынешней администрации, принципы которой, как многим, без сомнения, известно, совершенно расходятся с моими». Из этого следует, кроме всего прочего, что истоки своей популярности в народе Павел усматривал в глубоких расхождениях с матерью, в осуждении им «принципов» ее политики и беспорядков в управлении страной.
Народ тем не менее и в самом деле «желал» видеть его на престоле, и брожение в пользу этого в низовых слоях населения не прекращалось во все царствование Екатерины II, во все тридцать четыре года пребывания Павла наследником.
Важно при этом иметь в виду, что закулисные перипетии дворцового переворота 1762 г. и последующей борьбы вокруг трона, противостояние различных группировок, их намерения, расклад политических сил – все это, хотя и в искаженном глухими слухами виде, доходило до «низовых» слоев.
Так, уже в конце 1760-х гг. капитан одного из гвардейских полков Панов, хваля великого князя, говорил, что Орловы «батюшку его уходили, дай-ка ему покровителя, так отольются волку коровьи слезы. Мщения и ныне ожидать должно, потому что Панина партия превеликая». Примерно тогда же гвардейский корнет Батюшков распространялся среди сослуживцев: «Вот-де, когда цесаревич вырастет, то верно спросит, куда батюшку-то его девали, а там-де Бог Орловым за это заплатит». В гвардейских полках шли разговоры и о том, что «государыня венчана с графом Орловым» (или что она «хочет выйдти за муж» за него), а «Орловы хотят убить Павла», Екатерина же «на это согласна», что «у него очень много недоброхотов». «Великого князя хотят извести» – так говорили между собой и солдаты.
Неудивительно, что на почве таких настроений то и дело вспыхивали стихийные порывы к замене на престоле Екатерины Павлом.
Еще в 1763 г., в дни ее коронации, когда из-за болезни девятилетний Павел не мог участвовать в торжествах в Москве и некоторое время не появлялся в Петербурге на людях, возникли стихийные волнения, и возмущенные солдаты кричали перед дворцом: «Да здравствует император Павел Петрович!» Нечто подобное произошло и летом 1771 г. Из-за простудной лихорадки Павел в течение пяти недель не выходил из своих покоев – и тут же поползли регулярно возобновлявшиеся в России в подобных ситуациях слухи об отравлении наследника. Возгласы с требованием возмездия дошли до дворца, возбуждение толпы перекинулось в казармы, солдаты схватились даже за оружие, не зная, правда, против кого именно его следовало направить.