Оба императора покинули Эрфурт 14 октября, разумеется, с объятиями и дружескими словами. Один ускакал на восток, другой - на запад. Уезжавший с Наполеоном Талейран, пожимая руку Александру, шепнул ему: «Как жаль, что вы не можете с ним поменяться колясками!» Будущий «кузен Анри» жаловаться, собственно, не мог: и деньги получил, и племянника устроил. Но, по-видимому, был не очень доволен и он. Уж он-то, наверное, ясно видел, что ничего хорошего из Эрфурта не выйдет.
Как мелкий курьез отмечу, что чрезвычайно недовольна была даже та красавица артистка, которая приехала из Парижа в Эрфурт покорить сердце царя. Она действительно очень понравилась Александру I. Дело было почти сделано, но вышла неожиданность. Наполеон «отсоветовал» царю это похождение: пойдут сплетни и, по его сведениям, красавица больна дурной болезнью. Рассказывает это человек, бывший в Эрфурте, знавший все ходившие там сплетни, иногда слышавший их от самого Наполеона. Сам царь будто бы шутливо приписывал эту историю «личной злобе» Наполеона против артистки. Если личная злоба была, то едва ли артистка была ее предметом. По-видимому, Наполеон находился в Эрфурте в состоянии постоянного бешенства, тщательно, иногда тщетно, скрываемого.
Нервы у него были тогда совершенно издерганы. Он был лично бесстрашен, но как государственный деятель опасался всего: войны, мира, обмана со стороны монархов, предательства со стороны своих, роялистских заговоров и якобинской революции. Он взял с собой в Эрфурт мешочек с ядом! Его камердинер, спавший в Эрфурте рядом со спальней императора, рассказывает, что в ночь на 4 октября он вдруг услышал из спальной глухой дикий крик. Он вскочил. «Как будто кого-то душат! У меня волосы встали дыбом, и холодный пот выступил на всем теле!» Покушение! Убивают императора! Вместе со спавшим в той же комнате вооруженным мамелюком бросился в спальную. Никаких убийц не было, но Наполеон, лежа поперек кровати, бился в конвульсиях. Лицо его дергалось. «На него было страшно смотреть». Оказалось - кошмар. «Какой-то медведь грыз мою грудь!..» Император долго не мог прийти в себя. «Воспоминание об этом сне преследовало его очень долго. Не знаю, рассказывал ли Его Величество об этом сне императору Александру», - добавляет камердинер, верно, слышавший где-либо слова о «русском медведе».
Дипломатические встречи обычно ставят себе одну из трех целей (часто две или все три сразу): попытку «очаровать» партнера, выявление его целей и взглядов, пропаганду.
И Наполеон, и Александр имели твердую репутацию «шармеров». За Наполеоном ее признавали все видевшие его в лучшие минуты. Александра Сперанский (и не он один) называл «сущий прельститель», Армфельд говорил о нем: «Ангел! И умный ангел!» Эта несчастная вера знаменитых государственных людей в свое необыкновенное обаяние и его важность при личных встречах стара, как мир. Сказывалась она в Эрфурте, дала потрясающие результаты в Тегеране, в Ялте: даже маршал Петэн, «шармер» весьма сомнительный, надеялся очаровать Гитлера и Геринга. Теперь она, кажется, слабеет. На последней, только что удачно закончившейся сессии ООН было за 92 дня сказано 10 720 000 слов, но говорившие, по-видимому, уже не надеялись очаровать друг друга.
Когда теперь в связи с сессиями Объединенных Наций говорим о «пропаганде», что, собственно, имеется в виду? Какая-нибудь трехчасовая речь Вышинского никакого пропагандного значения не имеет прежде всего потому, что ее никто не читает. Полностью она печатается в официальных изданиях, почти недоступных читательской массе и совершенно неинтересных. Быть может, из ста тысяч европейских или американских читателей стенограммы речей в ООН просматривает один. Конечно, газеты дают извлечения размером от 20 до 200 строк. Но и в них, как, впрочем, и в стенограммах, никогда не бывает ничего такого, чего нельзя было бы прочесть в любом номере «Правды», «Известий» и сотен других таких же изданий. Разница лишь в том, что в коммунистической печати, особенно французской, все эти ценные мысли высказываются много занимательнее, чем в речах Вышинского или Малика. Газета, конечно, и лучше понимает, как надо эти мысли подавать своей национальной аудитории. Агитаторы где-нибудь в Персии или Пакистане нисколько не нуждаются в протоколах сессии ООН, да и, по-видимому, никогда в них не заглядывают. Говорю это и без поправки на отрицательное действие всякой пропаганды. Быть может, немало американцев «левеют», читая, например, речи Маккарти, и «правеют», заглядывая в «Нью мэссез».