А рыба здесь всякая: судак, лосось, налим, огромные лещи, плотва и окуни и даже миноги и угри, проскальзывающие в озеро через пороги стремительной Наровы. Глубокого Чудского озера никогда не покидает юркая ряпушка, в то время как всякая крупная рыба любит «забегать» через Теплый пролив в очень мелкое Псковское (Талабское) озеро только для метания икры, в определенное время года. Снеток, наоборот, ужился в Псковском озере, где дно илистое, густо покрытое жирными водорослями, и от их цветения летом вода этого озера всегда мутная. Северное же, Чудское, озеро очень глубокое: в середине его – до ста и более сажен, дно каменистое и песчаное, а вода чистая и прозрачная.
Ветры и вьюги часто гуляют по озеру, поднимают большую волну, особенно когда начинает свирепствовать южный ветер «мокрик». Тогда большие темные валы, длинные и однообразные, катятся один за другим, поднимая тяжелые лодки – насады, ставя их то на нос, но на корму, грозя вывернуть вместе с грузом смелых, выносливых чудских рыбаков. Зимой Чудь-озеро, засыпанное снегом, становится белой гладкой равниной. Лишь кое-где чернеет корявое дерево, принесенное с реки Великой из-под Пскова и застывшее посреди ледяной равнины.
К такой коряге тянутся ровные, словно проведенные по ниточке, следы «звериного бродяги», как здесь называют волков. Идя гуськом, след в след, стая волков, пересекая озеро, не пропустит ни одного вмерзшего дерева и, обнюхав, старается узнать по запаху, какие другие волчьи стаи здесь проходили.
Только у самого небосклона протянулась узкая темно-синяя полоса дальних лесов: суболицкого на западе и наровского на севере. На восточном же, гдовском, берегу тянутся заросшие густым необозримым тростником болотистые безлесные равнины, по которым медленно протекают топкие речонки.
Снежный дед Буран
В конце марта 1242 года свирепый дед Буран и злющая ведьма Пурга разбушевались на Чудь-озере. Бешеные вихри проносились над серебристо-белой равниной, взбивали пушистый снег, подбрасывали его и крутились в яростной свистопляске, опрокидывая все вокруг.
Лубяные шалаши, выстроившиеся в два ряда на середине озера, были занесены и утонули в сугробах снега. Рыбаки, лежавшие в этих шалашах вповалку, прижавшись друг к другу, накрывались чем попало, боясь, что легкая постройка развалится и они окажутся под открытым небом, во власти разъяренной бури.
Ветер, завывая и свистя в щелях, вдувал в шалаши снежную пыль. Стая волков, во время перебежки захваченная ураганом, укрылась невдалеке, между наваленными льдинами и перевернутыми лодками. Свернувшись калачом, звери уткнулись носами в свои пушистые хвосты, поводя ушами на каждый непонятный шорох, прислушиваясь к злобному вою разбушевавшейся Пурги.
А разгневанный Буран с необычайной быстротой проносился по вольному простору озера, стараясь догнать лукавую бешеную ведьму Пургу. Она то взмывалась, как птица, к серому небу и летела дальше, вслед за мчавшимися хмурыми тучами, то обрушивалась вниз, разметав широкий кружевной подол, стараясь выскользнуть из цепких, хватких лап свирепого Бурана, то, взметнув складками серебристого сарафана, с ликующим хохотом взметалась снова вверх, к дымчатым облакам, где в просвете изредка показывалось равнодушное око луны, стыдливо прикрытое прозрачной фатой.
Вдруг волки встрепенулись и насторожили уши. Послышался совсем близко полный отчаяния крик:
– Есть ли жив челове-ек? Погиба-аю!
Какая-то туша грузно свалилась с болезненным стоном. Волки вскочили и, перепуганные, сразу бросились вперед, в снежную вьюгу, толпясь и прыгая друг через друга, и скрылись в ночной мгле.
Два рыбака выползли из лубяного шалаша, разгребая руками снег и прислушиваясь, не раздастся ли снова крик. Вблизи послышался стон, и оба рыбака двинулись, перекликаясь и не выпуская из рук концов веревки, чтобы не потерять друг друга.
– Васька, а Васька!
– Здесь, Кузя!
– Ищи душу христианскую!
– Нашел! Иди сюда! Ей-ей, рыделя поймал! Чудаковатый, брыкается.
Вскоре оба рыбака с помощью веревки нашли друг друга и поволокли в шалаш откопанного в снегу человека. Он и в самом деле был чудаковатый, не такой, как все, – наряженный не по-русскому, а в каком-то укороченном полушубке, опушенном собачьим мехом. Голова была закутана бабьим платком. От лица оставался наружу только большой нос и необычайной длины заиндевевшие усы с обвисшими ледяными сосульками. Через силу, падая от слабости, он пробовал подняться. Рыбаки, втащив его в шалаш, посадили между собой, подпирая плечами.