— Однако, спустившись с гор, монгольский отряд загородил нам путь отступления в сторону Индии.
— Отец, что ты говоришь? Зачем нам куда-то отступать? Все огромное войско в твоих руках и ждет приказа о выступлении.
— Вот еще донесение: монгольские разъезды уже замечены в песках Кызылкумов!
— Хазрет, ведь ты же сам направил в пески отряд всадников в десять тысяч коней.
— Эти всадники не удержат монголов, — бормотал Мухаммед и озирался кругом, точно боясь, что монгольские воины уже появились за его спиной. — Может быть, краснобородый зверь уже подкрадывается к Бухаре, его отряды рыщут кругом, отыскивая нас? Нам с тобою нужно скорее уехать отсюда!
Джелаль-эд-Дин молчал и в бешенстве разорвал в клочья шелковый платок.
— Отчего ты не отвечаешь?
— Ты считаешь меня безумцем… Что ж я могу еще сказать?
— Я приказываю тебе говорить.
— Тогда я скажу, а ты можешь меня помиловать или отрубить голову. — Джелаль-эд-Дин говорил горячо, и губы его дрожали. — Если проклятый Чингисхан уже идет сюда, то наши войска должны не прятаться за высокими стенами городов, а искать его, убийцу, истребителя мирных народов… Я бы выгнал в поле всех кипчакских ханов, храбрых, когда нужно сдирать кожу с наших покорных поселян, но трепетных, как листья, в этот суровый час войны… Я бы им запретил под угрозой смерти входить в ворота городов. Пусть стоят лагерем в поле. Защита воина — острие его меча и верный конь. Рыжий тигр идет сюда?.. Тем лучше! Значит, нам уже известен его путь. Надо повернуть коней и идти по его следам, кусать его пятки, становиться преградой на его пути, нападать со всех сторон, как волчья стая, избивать его верблюдов и вырывать с мясом клочья его рыжей шкуры… Какая польза от того, что в Самарканде за стенами укрылось сто тысяч кипчакских воинов, большей частью всадников, которым место в поле? Они только жрут баранов, а их благородные кони исходят силой…
— Ты осуждаешь приказы твоего отца? Я давно это заметил… Ты жаждешь моей гибели!
Джелаль-эд-Дин опустил глаза, и голос его звучал глубокой грустью:
— Это не так. Я не оставлю тебя в трудное время, когда потрясается вселенная. Но я клянусь памятью своего любимого Искендера Зулькарнайна: я безумец, что так покорно и нерешительно тебе во всем уступал. К чему все твое огромное войско, четыреста тысяч молодцов, если оно не стоит боевым лагерем, если оно не готово броситься на врага по одному движению твоей руки? К чему высокие стены городов, если за ними прячутся не жены и дети наши, а вооруженные силачи, укрывшиеся под одеялами трясущихся женщин! Ты можешь казнить меня, но сделай как я говорю. Отец, поедем в Самарканд и двинемся…
— Только в Иран или Индию!..
— Нет! Нам остались на выбор только два решения: мужество борьбы или позорная смерть в изгнании… Мы с войском выйдем в открытое поле, чтобы схватиться с монголами… Мы будем стремительны, как удар молнии, и неуловимы, как ночные тени… Клянусь моей головой, что ты победишь и прославишься, как шахид — великий полководец! Не медли, действуй!
— Ты не полководец, — сказал величественно шах, подняв палец, украшенный алмазным перстнем. — Ты храбрый джигит, ты можешь быть начальником тысячи, даже нескольких тысяч джигитов, которые как безумные налетят на врага… Я же не могу поступать как храбрый, но безумный джигит… Я правитель великой страны и должен все продумать, все предусмотреть. Я решил иначе. Я оставлю войско моим военачальникам, а сам уеду в Иран, где соберу огромное свежее войско. Я вижу, что счастье оставило меня! В Иране оно ко мне вернется…
— Счастье? — воскликнул с яростью Джелаль-эд-Дин. — Что такое счастье? Разве счастье может покинуть смелого? Нельзя убегать от счастья! Надо гнаться за ним, нагонять его, хватать за волосы и подгибать под свое колено… Вот как добиваются счастья!
— Довольно! Довольно! Ты навсегда останешься взбалмошным джигитом!
Джелаль-эд-Дин поцеловал край одежды отца и вышел из комнаты. В этот день он скрылся, и Хорезм-шах долгое время не имел о нем никаких известий.
Хорезм-шах прошел в залу военного совещания непроницаемый и мрачный. Он величественно уселся на золоченом троне. Шейх-уль-ислам прочел молитву, закончив ее словами:
— Да сохранит великий творец благословенные цветущие земли Хорезма для пользы и славы падишаха.
Все подняли ладони и провели концами пальцев по бороде. Шах сказал:
— Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры, которые считают наилучшими.
Первым говорил великий имам, украшенный познаниями во многих науках, престарелый Шихаб-эд-Дин-Хиваки, прозванный «столп веры и твердыня царства».