Какой-то юноша сидел на плетеной скамье за столом и, подперев голову руками, читал рукописную книгу.
Легкий вскрик, вырвавшийся у Эмилии, заставил сидевшего поднять голову, и мягкий вдумчивый взгляд его устремился на девушку.
Барышня!
Яанус!
Юноша вскочил. Лицо его выражало растерянность, и это вернуло девушке смелость и даже вызвало у нее улыбку.
— Прости, Яанус, — сказала она, протягивая руку старому другу, — я во время охоты совсем нечаянно попала сюда. Мы не виделись уже пять лет, подумай, пять лет! Как ты изменился… Почему ты больше не приходил в замок?
На это Яанус ничего не смог ответить. Девушка поняла, что задала неуместный вопрос, и тут же добавила:
— Сначала нам было очень скучно… Но как ты вырос и возмужал! Должно быть, ты стал теперь очень умным! Мы, конечно, оба постарели, но это ничего, мы ведь по-прежнему друзья, не правда ли?
Ласковый взгляд, сопровождавший эти слова, словно пронизал Яануса до мозга костей, так что он смог только пробормотать, запинаясь:
— Фрейлейн, ваше желание для меня закон.
Этим Яанус сделал большую глупость.
Сначала девушка онемела от изумления, потом стала серьезной и сказала, опустив глаза:
— Простите мне, господин Яанус, эту постыдную ошибку. Я полагала, что найду здесь доброго старого приятеля, а попала, как дурочка, к чужому человеку. Простите меня.
Теперь Яанус, бедняга, попал в тупик. Он не мог прийти в себя от удивления при виде прекрасной девушки, показавшейся ему в своей цветущей юности ангелом из иного мира, и в то же время злился, что не осмелился встретить этого ангела как друга! Вот как!.. Но разве женщину поймешь! Нельзя совсем портить дело излишней робостью.
Яанус собрался с духом.
— Эмми!
Назвав ее по имени, он загладил совершенную им глупость.
— Эмми, — продолжал Яанус все смелее, чувствуя, как сладко ему повторять это имя. — Эмми, ты так сильно изменилась, что я тебя почти не узнал…
Эмилия засмеялась.
— Ты думал, что я и вырасти не сумею? Посмотри, какая я большая.
Эмилия выпрямилась; она была по плечо Яанусу. Глаза ее шаловливо смеялись, но весь ее облик дышал такой девственной чистотой и серьезностью, что Яанус снова почти позабыл, что знал ее ребенком и дружил с ней. Все в этой девушке-ребенке было так очаровательно, так пленяло ум и сердце, так опьяняло — и в то же время все было так по-детски невинно! А эти глаза, эти большие, глубокие, лучистые глаза! Яанус некоторое время вообще ничего не видел, кроме этих глаз.
Ты действительно выросла, стала большой и… красивой, — выпалил он в ответ.
Смотри-ка, ты подобно легкомысленным молодым рыцарям начинаешь прельщать девушек сладкими речами! А теперь садись и расскажи мне, как ты жил все это время, что мы с тобой не виделись.
С этими словами она опустилась на скамью, Яанус сел рядом. Тут взгляд девушки упал на книгу, которую читал Яанус. Она взяла книгу, писанную на пергаменте, и, рассмотрев буквы, удивленно воскликнула:
Ты читаешь на латинском языке? Где ты научился?
Я еще в монастыре начал учить его, потом отшельник, глубоко образованный человек, помогал мне, так что теперь я понимаю все, что читаю.
Ты был настолько близко знаком с Пяртом-пророком?
Да. Он научил меня также обращаться со всяким оружием.
Что ты сейчас читал?
Здесь рассказывается о Мессенских войнах.
О Мессенских войнах? Ты любишь историю?
Да, люблю. Но более глубоко изучить ее я не мог, для этого у отшельника, да и в монастыре, слишком мало книг. Но все же я учусь на примерах великих и мудрых людей, радуюсь вместе с теми, кто был счастлив в древние времена, горюю вместе с обездоленными. Мне тогда кажется, что я живу среди них. История вдохновляет и окрыляет на свершение подвигов. Речь Яануса была ясной и звучной, но отличалась некоторой тягучестью — свойством, унаследованным от предков. Говоря, он смотрел перед собой на стол, где лежала его правая рука. Эмилия слушала его с участием и, когда Яанус умолк, спросила:
— Тебя, наверное, трогает стремление мессенцев к свободе, принесшее им столько несчастий. Ты ведь так увлекся чтением, что даже не слышал моих шагов.
Яанус ответил не сразу.
— Когда человек бывает в беде или считает, что попал в беду, — тихо сказал он наконец, — то и чужой крик о помощи врезается ему в сердце глубже, чем в благополучные времена. Как может не трогать меня стон страдающего и гибнущего народа, если…