У подножия кургана протопотала стайка диких коз. Заяц пробежал мимо, потом еще один, еще. Извиваясь, как змея, проскользнула в траве степная лисица. Когда это видано, чтобы лисица ясным днем из норы вышла? Да и вообще не странно ли, что бежит сразу столько зверья? Будто гонит кто его с полуденной стороны облавой…
Тревожно стало Андрею. Подумалось: неспроста все это, неспроста!
Кликнул Сеньку, молча указал пальцем на пробегавшее зверье.
Сенька посерьезнел и, не то спрашивая, не то высказывая смутную догадку, выдохнул в самое ухо:
— Орда идет?
Что-то неладное почуяли и другие сторожа. Неторопливый шепоток в яме примолк. Люди, запрокидывая головы, вопрошающе смотрели на Андрея.
А дикие звери все бежали и бежали мимо кургана, не обращая внимания на приподнявшихся Андрея и Сеньку. Разве случалось когда-нибудь раньше, чтобы дикие звери среди бела дня так бесстрашно шли?
Вдали показались две черные точки. Резво бегут к кургану, уже топот коней слышен, передний всадник над головой шапкой размахивает. Плотуня Устюжанин?!
Андрей чуть навстречу не рванулся, но пересилил себя, остался за кустом. Только сторожам крикнул, чтобы в седла садились, а Сеньке сказал, чтобы у его, Андреева, коня подпругу подтянул и держался поблизости, на всякий случай.
Плотуня, нахлестывая коня плетью, обогнул курган, соскочил на землю, кинул поводья своему напарнику и полез, задыхаясь, по крутому склону. Андрей привычно отметил, что станичник поступает разумно, позади кургана ни его самого, ни коней со стороны Дикого Поля не видно.
— Орда прошла! Орда! — издали выкрикнул Плотуня.
Сапоги его скользили по траве, и он никак не мог одолеть последнюю сажень склона. Но вот наконец Плотуня присел рядом и приглушенным голосом продолжил:
— Большая орда… Сакма широкая, сажень с двадцать, а уж глубина — будто плугом по степи прошлись! Беда, Андрей Семенович!
Первым побуждением Андрея было скакать немедля всей заставой к сакме, своими глазами убедиться. Но сдержал себя Андрей, нарочито спокойно остановил запалившегося Плотуню:
— Заводи лошадей в яму. И — чтоб ни голоса, ни шевеленья!
Плотуня обескураженно заморгал круглыми глазами, полез на карачках вниз, к своим коням…
Пришел день, ради которого Андрей Попов, сын Семенов, второе лето мотается у Дикого Поля. Но орду они все-таки уследили, уследили! Теперь думай, Андрей, как поступить, хорошенько думай!
А может, и не нужно что-либо от себя придумывать? Может, просто следовать воеводскому наказу?
Как это воевода Родион говаривал? Не хоробрость нужна, но осторожность… Служба по вестям измеряться будет… Добывай прямые вести и в Москву с гонцами посылай… Сакму доглядывай… Вот твоя служба, Андрей! Кидаться же днем навстречу ордынцам — безрассудно…
Солнце перевалило за полдень, когда в степи показались ордынские разъезды. Большие были разъезды, словно рати, чуть не по сотне конных.
Шли ордынские всадники облавой, в каждый лесок заезжали, к каждой западинке принюхивались — искали русских сторожей. С двух сторон обтекали ордынцы курган, где притаилась застава, но наверх не поднялись. О большой яме на вершине могли знать разве что местные люди, но таких проводников-вожей у ордынцев, как видно, не было. А с виду вершина кургана казалась совсем голой, два кустика там торчало, и точно бы негде людям там спрятаться. Миновали ордынцы курган и промчались дальше.
До ночи просидела застава Андрея Попова на кургане, а в темноте тихо снялась и поспешила с сакме. Правду сказал станичник Плотуня: орда там большая прошла. Когда Андрей перемерил сакму шагами, то не двадцать саженей оказалось, а немногим меньше сорока. То ли ошибся Плотуня, то ли после него еще многие тысячи ордынцев прошли, сакму расширили.
Теперь нужно идти тайно по сакме, станы ордынские объезжать вокруг и считать ханских людей. Идти следует только ночами, потому что днем степь полна ордынскими разъездами — не разминуться.
Сторожа тихо приближались в темноте к ордынским станам, пробовали считать костры, но костров было больше, чем звезд на небе. О поимке ордынского «языка» и думать было нечего — большими ватагами ездили по степи ордынцы, легче было самим в полон угодить.
Днем сторожа отсыпались в укромных местах, выставив дозорных, а поздним вечером опять ехали следом за ордой — в черную темень, в кислый кизячный дым ордынских костров.
Двенадцать ночей шли за ордой благополучно, а перед тринадцатой ночью случилось несчастье. На спящую в овраге, в осиновых горьких кустах, заставу Андрея Попова наехала ордынская сотня. То ли дозорный Олешка Лебза придремнул, то ли срезали его издали стрелой, но напали ордынцы врасплох, на спящих, повязали сыромятными ремнями…