Суворовъ придумалъ свою собственную гигіену, сообразно съ которой и велъ жизнь. Онъ ложился спать въ шесть часовъ вечера, а вставалъ въ два часа ночи и прямо изъ постели окачивался холодной водой. Обѣдалъ онъ въ семь часовъ утра., употреблялъ самыя простыя кушанья, преимущественно щи, кашу, борщъ, причемъ камердинеръ былъ уполномоченъ отнимать у него тарелку, если замѣчалъ, что Суворовъ допускаетъ излишество. Въ такихъ случаяхъ, между ними происходилъ иногда споръ; Суворовъ не отдавалъ тарелку и спрашивалъ камердинера — «по чьему приказанію онъ это дѣлаетъ?» — «По приказанію фельдмаршала», — отвѣчалъ камердинеръ. — «А! Ему надо повиноваться!» — говорилъ Суворовъ и уступалъ. Онъ никогда не носилъ теплаго платья и лишь въ сильные морозы накидывалъ на себя старую, изодранною шинель, носившую названіе «родительскаго плаща». Когда императрица подарила ему черную соболью шубу, онъ, отправляясь во дворецъ, возилъ ее на колѣняхъ, объясняя, что «не дерзаетъ возлагать на свое грѣшное тѣло такой дорогой подарокъ». Выпарившись въ банѣ, онъ прямо съ полка бросался въ рѣку, или въ снѣгъ; но въ горницѣ любилъ и переносилъ страшную жару, приказывая до такой степени накалять печь, что около нея невозможно было стоять. Однажды, правитель его канцеляріи, Фуксъ, закапалъ потомъ донесеніе, принесенное имъ къ подписи фельдмаршала. — «Это не я виноватъ, ваше сіятельство, а ваша Этна», — оправдывался онъ, указывая на печь. — «Ничего, ничего, — отвѣчалъ Суворовъ, — въ Петербургѣ подумаютъ, что или ты до поту лица работаешь, или я окропилъ эту бумагу слезою. Ты потливъ, а я слезливъ». Въ другой разъ, австрійскій генералъ Цахъ до того распалился въ его кабинетѣ, что не выдержалъ и снялъ съ себя галстукъ и мундиръ. Суворовъ бросился его обнимать, говоря: — «Люблю кто со мною обходится безъ фасоновъ». — «Помилуйте, — воскликнулъ Цахъ, — здѣсь можно сгорѣть!»— «Что дѣлать, — возразилъ Суворовъ, — наше ремесло такое, чтобъ быть всегда близъ огня, а потому я и здѣсь отъ него не отвыкаю».
(Словарь достопамятныхъ людей. Ч. 3. Стр. 385).
Однажды, Суворовъ, разговорясь о себѣ, сказалъ присутствовавшимъ:
— Хотите ли меня знать? Я вамъ себя раскрою: меня хвалили цари, любили солдаты, друзья мнѣ удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворѣ надо мною смѣялись. Я бывалъ при дворѣ, но не придворнымъ, а Эзопомъ, Лафонтеномъ: шутками и звѣринымъ языкомъ говорилъ правду; подобно шуту Балакиреву, который былъ при Петрѣ I и благодѣтельствовалъ Россіи, кривлялся я и корчился. Я пѣлъ пѣтухомъ, пробуждалъ сонливыхъ, угомонялъ буйныхъ враговъ отечества. Если бы я былъ Цезарь, то старался бы имѣть всю благородную гордость его души, но всегда чуждался бы его пороковъ.
(Анекдоты о Суворовѣ, изд. Фуксомъ. Спб. 1827. Стр. 78).
Одинъ иностранный генералъ за обѣдомъ у Суворова безъ умолку восхвалялъ его, такъ что даже надоѣлъ и ему, и присутствующимъ. Подали прежалкій, подгорѣвшій круглый пирогъ, отъ котораго всѣ отказались, только Суворовъ взялъ себѣ кусокъ.
— Знаете ли, господа, — сказалъ онъ, — что ремесло льстеца не такъ-то легко. Лесть походитъ на этотъ пирогъ: надобно умѣючи испечь, всѣмъ нужнымъ начинить въ мѣру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку повара: онъ худой льстецъ.
(Тамъ же, стр. 91).
Суворовъ всегда радовался, когда войскамъ доставалась богатая добыча, но самъ никогда не участвовалъ въ ея раздѣлѣ, говоря:
— Къ чему мнѣ? Я и такъ награжденъ не по мѣрѣ заслугъ моихъ, но по величію благости царской.
Въ Измаилѣ подвели ему рѣдкую лошадь, которой не было цѣны, и просили принять ее въ память знаменитаго штурма; но онъ отказался, сказавъ:
— Нѣтъ, мнѣ она не нужна. Я прискакалъ сюда на донскомъ конѣ, съ однимъ казакомъ; на немъ и съ нимъ ускачу обратно.
Одинъ изъ присутствовавшихъ генераловъ замѣтилъ, что теперь онъ поскачетъ съ тяжестью новыхъ лавровъ.
— Донецъ всегда выносилъ меня и мое счастье, — отвѣчалъ онъ.
(Тамъ же, стр. 104).
Кто-то замѣтилъ при Суворовѣ про одного русскаго вельможу, что онъ не умѣетъ писать по-русски.
— Стыдно, — сказалъ Суворовъ, — но пусть онъ пишетъ по-французски, лишь бы думалъ по-русски.
(Тамъ же, стр. 115).
— Знаешь ли ты, — спросилъ Суворовъ, вдругъ, вошедшаго къ нему генерала Милорадовича: — трехъ сестеръ?
— Знаю! — отвѣчалъ Мидорадовичъ.
— Такъ, — подхватилъ Суворовъ: — ты русскій, ты знаешь трехъ сестеръ: Вѣру, Надежду и Любовь. Съ ними слава и побѣда, съ ними Богъ!