Однажды граф Салтыков поднес Императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить Императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.
— Это за что? — спросила она.
— Офицер его ударил. — отвечал Салтыков.
— Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер, им должно дорожить, он нам пригодится. Таких людей у нас немного!
И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры».
Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение — пригодился! (1)
Однажды Екатерина, будучи в Царском Селе, почувствовала себя нехорошо, приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел необходимым ей пустить кровь, что и сделано было тотчас.
В это самое время докладывают Государыне, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко узнать о ее здоровье. Императрица приказала его принять. Лишь только граф Безбородко вошел, Императрица Екатерина, смеясь, ему сказала:
— Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила. (1)
Императрица имела очень плохой слух, не понимала музыки, но любила ее слушать и приказывала князю П. А. Зубову устраивать у нее квартеты и комнатные концерты. Прослушав однажды квартет Гайдна, она подозвала Зубова и сказала ему на ухо:
— Когда кто играет соло, то я знаю, что как кончится, ему надо аплодировать, но в квартете я теряюсь и боюсь похвалить некстати. Пожалуйста, взгляни на меня, когда игра или сочинение требует похвалы. (1)
Алексей Ильич Муханов, впоследствии сенатор, был обер-прокурором 1-го департамента Сената еще молодым и неизвестен Екатерине II.
Сенату поручено было разыскать средства к умножению доходов. Рассуждения кончились тем, чтоб возвысить цену на соль. В Сенате все были на это согласны, и никто не смел подать противного мнения, так как все знали, что повеление об умножении доходов исходило свыше. Один Муханов подал голос в защиту бедных, на которых ложилась эта новая тягость. Дело было оставлено.
Через несколько времени Екатерина приказала генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому привести на один из ее выходов Муханова и стать с ним в известном месте. Она сказала только, что желает видеть обер-прокурора 1-го департамента, не давая заметить, что хочет его отличить. Между тем она узнала об его имени и отчестве.
Вяземский представил его: «Вот обер-прокурор Муханов».
Императрица сказала: «Алексей Ильич! Извините меня, что я вас до сих пор не знала, тогда как вы меня так хорошо знаете. Скажите, каким образом вы узнали мой образ мыслей, мои правила, мое сердце? В вашем мнении вы изложили не свое, а мое мнение. Благодарю вас, благодарю вас».
Она сама возложила на него орден Святого Владимира 3-й степени, и это было началом его возвышения. (1)
Екатерина была недовольна одним из иноземных послов и, пригласив его к обеду, начала говорить с ним резко и желчно.
Храповицкий сказал вполголоса соседу: «Жаль, что матушка так неосторожно говорит».
Императрица расслышала эти слова и переменила разговор. После обеда, когда раздали чашки кофе. Государыня подошла к Храповицкому и вполголоса сказала:
— Ваше превосходительство, вы слишком дерзки, что осмеливаетесь давать мне советы, которых у вас не просят.
Гнев был на ее лице, она поставила дрожащей рукою чашку на поднос, раскланялась и вышла. Храповицкий считал себя погибшим, он едва поплелся домой, но на лестнице догнал его камердинер с приказанием, чтобы шел к Императрице. Все-таки это было лучше, чем оставаться в неизвестности. Императрица ходила по комнате и, остановившись против него, с гневом опять сказала:
— Ваше превосходительство, как вы смели при собрании явно укорить меня, тогда как вы не должны сметь в присутствии моем говорить иначе, как отвечая на мои вопросы?
Храповицкий упал в ноги и просил помилования. Императрица вдруг переменила тон и с лаской, приказав ему встать, сказала:
— Знаю, знаю, что вы это сделали из любви, ко мне, благодарю вас. — Взяв со стола табакерку с бриллиантами, она продолжала: — Вот, возьмите на память, я женщина, и притом пылкая, часто увлекаюсь, прошу вас, если заметите мою неосторожность, не выражайте явно своего неудовольствия и не высказывайте замечания, но раскройте эту табакерку и нюхайте: я тотчас пойму и удержусь оттого, что вам не нравится. (1)