Не верь и тому, будто бывает сплошь счастливая жизнь. Нет, и такой не бывает и быть не может. Жизнь, друг мой, сцепление бед и благ, зла и добра, тьмы и света. Тьма борется со светом и эта борьба длится бесконечно — это и есть бытие. Быть — значит бороться, все равйо с кем или с чем — быть может, с преградами к счастью, быть может, с окружающими людьми, быть может, с самим собой. Когда ты борешься, ты сознаешь, что живешь, и вот это-то сознание своего бытия и есть величайшее благо, есть жизнь.
А ты хочешь отказаться от этого блага, хочешь предпочесть ему небытие. Смерть — небытие для нас, существ из плоти и костей, потому что она прекращает борьбу. За нею полная свобода духа; за нею нет борьбы, совершенное спокойствие; быть может, это — только новая форма бытия, но, во всяком случае, такая, какую мы, живущие борьбой, постичь не можем, и нас страшит это спокойствие, нас тянет к борьбе. Ты знаешь, я много прожил и каждый день готов встретить смерть, но я не скажу, чтобы я не хотел жить. Нет! Я хочу жить, пока возможно и пока я нахожу борьбу по своим силам — вон хотя бы с лживостью тех фолиантов, которые лежат передо мною. Я, повторяю, хочу жить, как же не хочешь жить ты, существо, полное сил?
Старец остановился и вперил пытливый взгляд в Марка.
— Я не сказал, что я не хочу жить, учитель. Конечно, я хочу жить! — ответил молодой человек.
— Как же ты стремишься к смерти? Спасай же жизнь, спасай же величайшее благо, дарованное нам Господом! Беги отсюда, где веет смертью, беги скорее туда, где нет этого страшного веяния, где ты будешь бороться, страдать и радоваться… Беги, беги!
Марк выпрямился во весь свой высокий рост.
— Я остаюсь! — решительно проговорил он.
Бригитта печально склонила свою прелестную головку.
Карлос встал — он был очень мал ростом и казался рядом с Марком почти карликом — и положил руку на его плечо.
— Счастлив ты, сын мой, что Бог вложил в тебя такую благородную душу! — тихо проговорил он, положив руку на плечо Марка, и его глаза увлажнились.
Джованни крепко пожал руку Марко.
— Прощай, дружище! Авось Бог пронесет грозу… Я, знаешь, понимаю теперь!.. Правда, нельзя тебе бежать, сказал он.
Попрощалась и Бригитта. Она плакала и не скрывала слез.
— Прощай, Марко, — сказала она и добавила слышным только ему одному шепотом: — Знаешь, если тебя будут сжигать… я… тоже брошусь в костер.
Потом она быстро повернулась к брату и промолвила: — Пойдем скорей! Мать, верно, вернулась уже и ждет нас у соседей; я ведь и ключ от двери увезла с собой… Пойдем, пойдем!
И она первая вышла из комнаты.
X. Захват
— Марк! Я слышу топот многих ног у наших дверей, — говорит Карлос, и легкая дрожь слышна в его голосе.
Марк уже сам давно слышал шум и сидел насторожившись.
В дверь постучали так, что она едва не сорвалась с петель.
— Пришли за мной! — прошептал Марк и твердой поступью пошел отворять дверь.
Несколько сбирров в стальных шлемах, с алебардами вошли в комнату, стуча тяжелыми сапогами; за ними, как мрачные тени, выступили темные фигуры монахов, с лицами, закрытыми капюшонами, и последним вошел Джузеппе Каттини. Его обыкновенно красное лицо было теперь бледно, и он дрожал так, что зубы щелкали. Войдя в комнату, он поспешил спрятаться за спиною монахов.
— Кого брать? — спросил один из сбирров.
Каттини выставился из-за монахов и указал на Марка.
Сбирры взглянули на монахов. Стоявший впереди других монах приказал:
— Возьмите еретика!
Два сбирра подошли к Марку и наложили руки ему на плечи.
— Цепи! — снова приказал монах.
Послышался лязг железа.
Теперь Каттини набрался смелости, он выступил вперед и остановился перед Марком, однако на довольно почтительном расстоянии
— Да! Возьмите этого проклятого еретика, этого безбожника! — закричал он. — Посадите его в темницу, закуйте его в цепи, чтобы он не сбивал с пути истинно правоверных католиков, чтобы он не опутывал колдовскими чарами чистые души наших красавиц. Не смотрите, что он прекрасен лицом и имеет вид честного человека — его красота от дьявола, и сам он не более как сосуд бесовский.
Марк презрительно посмотрел на Джузеппе.
— Тебе, кабатчик, должно быть, очень памятна моя пощечина, что ты так озлоблен? — насмешливо заметил он.
У Джузеппе от ярости пена выступила на губах.
— Да, да! Памятна! Памятна она будет и тебе, когда ты будешь жариться на костре, — крикнул Джузеппе и хотел продолжать, но его остановил монах: