Годунов волновался. На бледноватом лице его выступили красные пятна, черные глаза сверкали. Марк с удивлением смотрел на него.
Борис Федорович несколько раз молча прошелся по комнате, потом заговорил тише:
— Ты дивишься моим речам. Я впервые тебя вижу, и вдруг этакое… А знаешь, почему все это? Накипело на сердце, хочется душу отвести с новым человеком. Ты не похож на здешних — ты видел свет, потому и распознал и нашу тьму. Я света не видел, но чую, что вокруг меня тьма, и не меньше твоего эту тьму ненавижу. Знаешь, сдается мне, что мы с тобой друзьями станем.
— Рад быть другом тебе, Борис Федорович, — промолвил
Марк Данилович и сказал правду, этот красивый, умный боярин был ему очень симпатичен.
— Вот что: я устрою, что тебе царь вернет отцовскую вотчину. Служи тогда родной земле, как задумал. Через денек я тебя к царю введу… Он тебя пожалует, я уже сумею устроить.
Марк благодарил.
— Будет благодарствовать, поблагодаришь после, когда все устроится… Расскажи-ка мне теперь о странах заморских, о жизни тамошней. Чай, за обедом-то не все пересказал, найдется еще кое-что.
Степан Степанович уже давно очнулся от своего сна, когда Марк вернулся домой от Бориса Федоровича.
Дядя встретил его не очень ласково.
— Ты чего это языка за зубами держать не умеешь? Что тебя дернуло при Борисе Федоровиче сказать, что мы к Шуйским сбираемся? Голова тоже!.. Ты кафтана не скидывай — я сейчас соберусь, да и едем к Шуйским, — добавил он.
XIV. Мечты и думы, расчеты и планы
Комната была освещена одною свечою, вставленною в резной деревянный подсвечник. Нагар был большой, пламя то вспыхивало, то замирало, и лица двух сидевших у стола собеседников то ярко освещались, то скрывались в полутьме.
Один из собеседников был небольшого роста сутулый мужчина с редкой бороденкой, с морщинистым лицом, с маленькими хитрыми, беспрестанно мигающими глазами, обведенными красными воспаленными, лишенными ресниц веками; другой был высокий и плечистый, с самодовольно-глупым лицом. Первый был князь Василий Иванович Шуйский, ставший, много лет спустя, московским царем, низложенный впоследствии боярами и окончивший дни в польском плену, второй — был его родной брат, Дмитрий Иванович, тот самый, жена которого, дочь Малюты Скуратова, отравила, как говорят, юного знаменитого полководца князя Скопина-Шуйского.
Беседа велась тихо.
— Так царь, говоришь, плох?
— Плох, плох совсем… Я у лекаря выпытал: говорит, не сегодня-завтра помрет, — отвечал Василий Иванович.
— Так… Теперь Бориска [22] и Богдашка [23] силу заберут.
— Да уж и забрали!
— Ну, пока-то…
— То-то и пока-то. Мы, Шуйские, вечно в дурнях сидим да глазами хлопаем. Все говорят, что Борис да Богдан от царя ни на шаг не отходят.
— А ну, и пускай. Помрет царь Иван, нешто они только всей думой будут заправлять? Али не слыхал, что в советники царевичу Федору назначены Юрьев да Мстиславский, да и наш дядя князь Иван Петрович… Чай, не больно-то дадут им верховодить!
— Слушать тошно такие глупые речи! Да Годунов с Бельским всех отошьют, дурень ты этакий! Дай только срок. Али забыл, что Борис будет царев шурин?
— Не забыл.
— То-то, не забыл. Он с Бельским, помяни мое слово, съест нас, Шуйских.
— Авось, подавится.
— Авось да небось — плохие, брат, кони!
— Гм… Да коли ничего не поделать.
— Как ничего не поделать? Разделить надо друзей-приятелей.
— Поди раздели, коли они друг за дружку горой! Скажи что про Бельского — Годунов немедля заступится, скажи про Бориса — Бельский сейчас на дыбы.
— Наперед, чем дело вершить, надо с умом собраться. Надобно полегоньку да помаленьку все обделать и сперва с одним покончить, а уж после и за другого приняться.
— Н-да! Легко сказать!
— Надо так устроить, чтобы заступаться им друг за дружку нельзя было… Вот хотя б пустить в народ молву что Бельский выделывает.
— А что же?
Глаза Василия Ивановича хитро блеснули и забегали.
— Царя он изводит зельем! — вымолвил он тише прежнего и наклоняясь к брату.
— Сдается мне, что это — вранье одно.
— А нам что? Пусть вранье, а только, если народ об этом узнает, Бельскому непоздоровится. Помрет царь Иван, скажем: царя Ивана извел, Федора тоже извести хочет, бояр погубить, а на царство посадить Бориску.
— Гм… Да… Народ забурлит.
— Дело, стало быть, я сказал?
— Дело, дело! И впрямь надо пустить молву. Только как бы половчей?