— Хитрость невелика — шепни одному-другому… Хотя бы Ляпуновым-рязанцам да Кикиным — живой рукой поднимут народ. Бельскому не сносить головы, а без него и Годунов не тот станет. Потом мы и до него доберемся.
— Умная ты голова, Васька! Мне б никогда такой штуки не надумать! — вскричал Дмитрий Иванович.
— Надо мозгами шевелить поболее, вот что, тогда чего не надумаешь, — ответил Василий Иванович и ухмыльнулся.
Дом боярина Бориса Федоровича Годунова тих и темен. Только в спальне самого хозяина мигает свеча, и сам он бодрствует. Ему жарко, и грудь тяжело дышит. Он распахнул сорочку на груди и ходит по спальне тяжелыми, неровными шагами.
Быть борьбе! — это он твердо знает. Кто победит? Врагов много, очень много… А он один! Да он и не хочет иметь помощников. Беды и счастье не хочет ни с кем делить. Думают, Богдан Бельский — его друг… Ему это только смешно! Если бы Бельский пал, это только развязало бы ему руки. Наружно, конечно, надо выказывать дружбу. Лицемерят все, лицемерит и он… Нет, нет! Не надо друзей таких, как Бельский! Неужели он, Борис Годунов, не осилит врагов! Осилит! Осилит!
Руки боярина сжимаются в кулаки, глаза сверкают. Страшную мощь чувствует он в себе.
А осилит, потом что?
И он даже жмурится от той картины, которая рисуется в его воображении.
— Царский венец видим на твоей голове! — вспоминаются ему слова астрологов.
Это пустяки — предсказанию нельзя верить… Но эти же волхвы предсказали смерть Грозному… Завтра восемнадцатое марта. Свершится ли предсказанное? Тогда исполнится и то, что ему предсказано. Стать царем — это что-то невозможное! Но если это будет, о! Он сумеет быть хорошим государем. Он знает это… Он знает, что все бояре, вместе взятые, не стоят его мизинца. Мелкие хитрецы — они ничтожны. Все, все!.. Разве еще Шуйский Василий. Тот умен, хитер. Это — могучий враг.
— Но и ему меня не осилить! — вслух произнес Борис Федорович и гордо закинул свою умную, красивую голову.
Марку Даниловичу не спалось. Он до сих пор еще не мог разобраться в впечатлениях протекшего дня. В его положении совершилась громадная перемена: еще вчера никому не известный «заморский выходец», сегодня он стал окольничим и вотчинником. Борис' Федорович сдержал свое слово: представил его царю. Марк отчетливо помнит сцену этого представления «пред царя». Он помнит, что был как в тумане, когда его вели по дворцу через палаты, хитро расписанные красками, покрытые позолотою, и все ждал увидеть царя. Он знал, что царь болен, что его введут к нему в опочивальню, и, значит, государь явится ему не в полном своем царственном блеске, но все-таки он ждал увидеть что-то великое, невиданное. И вдруг ему указали на изможденного старика, с желтым лицом, с впалыми тусклыми глазами, и шепнули:
— Что ж ты! Бей челом, это же — царь!
И он ударил лбом об пол.
Цо вот Грозный заговорил, глянул на него своими тусклыми, вдруг ожившими глазами, и куда делся желтолицый старик! — перед Марком был царь — это чувствовалось в каждом слове, в каждом движении.
Царь долго говорил с ним, вспоминал об его отце, о том времени, когда Грозный вместе с Курбским, Данилой Кречет-Буйтуровым и другими боярами ходил с войском брать Казань, о тягостях походных, о ратных подвигах…
— Тогда еще Настя [24] жива была… Много годов прошло с той поры, — добавил царь, и выражение тихой грусти легло на его лицо.
Потом царь приказал рассказывать молодому Кречет- Буйтурову об его житье-бытье за морем и в середине рассказа вдруг насупился, поглядел исподлобья на Марка.
— Ты в ересь не впал?
— Нет, царь-государь, не впал, — ответил Марк Данилович, и сам слышал, что его голос дрожит, и мураши озноба бегут по спине: так подействовал на него взгляд «печального старца».
— Ну, говори, говори! — промолвил царь, расправляя брови.
Царь ли был в духе, понравился ли ему молодой Кречет- Буйтуров и его рассказ о «заморье», или так уж сумел устроить Борис Федорович, но Грозный не только не вспомнил, что Данило Кречет-Буйтуров был у него в опале, но даже пожаловал Марка Даниловича окольничим и даровал ему обратно отцовскую вотчину, о чем дьяку Щелкалову приказал немедля написать бумагу.
Степан Степанович, сведав о царской милости племяннику, поморщился.
— Гм… Кречет-Буйтуровы николи в окольничих [25] не бывали… Напрасно принял… — сказал он.
Узнав же о возвращении отцовской вотчины, дядюшка совсем стал хмурым.
— Бок о бок с моей… Крестьян у меня переманивать будешь, — проворчал он.