Он встал, облил лицо, шею и грудь водою из длинногорлого кувшина, похожего на древнеэтрусский, и почувствовал себя бодрым, сильным. Щемящая тоска куда-то отлетела, молодое тело было полно жизни.
«В виноградник… Пойдем в виноградник!» — подумал он, и при этом из сумрака всплыли, глянули черные очи Драгини, зажигая кровь.
Николай Андреевич надел кафтан, прицепил шпагу и вышел.
Вершины утесов еще ярко рдели в румянце зари, а внизу, в долинах, клубился туман, все выше и выше, как щупальца, протягивая узкие полосы, белевшие в сгущающихся сумерках. Извилистой, узкой тропкой пошел Николай Андреевич вниз, к ущелью, где раскинулся виноградник, прилепившийся к черным скалам и сплошь захвативший их в свои цепкие, змеиные объятия, и вскоре вступил в полосу тумана.
Вдруг легкая, как газель, выскользнула из чащи виноградника стройная черногорка, восклицая:
— Москаль! Николай!
Крепко обвили его стан мягкие, горячие руки, жарко прильнули уста к его губам.
— Николай! Юнак мой! Богатырь мой, — лепетала красавица.
В сильных, стальных объятиях сжал ее Свияжский. Страсть захватила. Горячая волна прилила к сердцу.
— Драгиня! Хорошая моя…
Девушка так и припала к нему в страстном экстазе.
— Бери меня, свет очей моих!.. Твоя я… Твоя гордая Драгиня, — шептала она, положив голову на его плечо.
— Ай да москаль! — раздался за ними злобный возглас. Молодые люди обернулись.
В сумраке темным силуэтом вырисовывалась высокая фигура Данилы Вуковича.
— Ай да москаль! — повторил черногорец. — Мастер кружить голову глупым девчонкам. Да и чего же? Не опасно, для этого смелости не надо.
Свияжский был в особенном, приподнятом настроении; он готов был на безумную борьбу, готов был играть своею жизнью; что-то могучее и страшное поднималось в груди. Он готов был весь свет вызвать на бой, но не отдать этой девушки, которая испуганно прижалась к нему и биение сердца которой он слышал. Нахлынул какой-то странный задор.
— У меня смелости довольно, Данило, чтобы проучить и таких парней, как ты, — ответил он, выпрямившись и смотря в упор на Вуковича.
— Ой ли? Вот как? — злорадно воскликнул черногорец. — Видишь эту скалу? — добавил он, указывая на островерхий утес, горевший в пурпуре зари.
— Ну вижу.
— Там место только для двоих. Если там сражаться, то раненый должен упасть вниз и разбиться об острые камни. Если ты так храбр, то пойдем туда и подеремся на ятаганах или саблях.
— Ни на ятаганах, ни на саблях. У меня с собою только боевая шпага; я готов ею биться с тобой.
— Николай! Москаль! Он убьет тебя. Он нарочно вызвал… Николай, не ходи! — воскликнула Драгиня, ухватившись за одежды Свияжского.
— Против твоей шпаги у меня сабля. Идем? Или тебе удобнее остаться с нею? — с насмешкою промолвил Данило.
— Оставь, Драгиня, я не девочка. Надо показать ему, как бьются москали. Пойдем, Вукович, пойдем! Моя шпага научит тебя многому! — воскликнул Николай Андреевич с несвойственной ему ажитацией.
— Научишь меня, Данилу Вуковича? — громко расхохотался черногорец. — Идем! Взгляни в последний раз на свою Драгиню.
— Москаль! Москаль! — взывала черногорка. Однако соперники уже взбирались на кручи.
Вскоре все обитатели монастыря Бурчела обратили внимание на две мужские фигуры, показавшиеся на вершине гигантского утеса, озаренного отблеском заката. Видели, что в руках у них сверкает оружие.
— Да ведь то Вукович бьется с приезжим москалем! — с удивлением восклицали черногорцы.
— Значит, конец москалю. Разве против Данилы кто устоит?
Чуть слышно долетал до низу лязг оружия. Сотни глаз с напряженным любопытством следили за бойцами. Драгиня стояла как окаменевшая и шептала молитвы.
Вдруг единодушный крик десятков голосов потряс воздух: все видели, что сабля Вуковича, словно вырванная таинственной силой, вылетела из его руки и, сверкнув, упала в пропасть, а москаль быстро, как молния, концом шпаги что-то сделал с лицом Данилы, потом вытер клинок и, смеясь, стал спускаться с горы. Вукович замер на месте, а на его лице виднелся яркий крестообразный кровавый рубец. Искусство победило силу: опытный и отличный фехтовальщик, Николай Андреевич сумел шпагой парировать бешеные удары сабли противника и наложить позорное клеймо на лицо черногорца.
Драгиня встретила его трепещущая от счастья.
— Москаль! Николай! — лепетала она, ласкаясь к Свияжскому, и он возвращал ей ласки.
А несколько часов спустя, когда прошел пыл юного возбуждения, Николай Андреевич сам себе удивлялся, лежа в своей каморке: этот поединок, ласки Драгини…