Выбрать главу

Не способствовали росту популярности октябристской партии и резкие антиреволюционные выступления ее лидера, и в частности его поддержка в 1906 г. введения военно-полевых судов. На этой почве произошел раскол среди «отцов-основателей» «Союза 17 Октября»: между А. И. Гучковым, с одной стороны, Д. Н. Шиповым и графом П. А. Гейденом — с другой.

Неприятие октябризма и его лидера выразилось в поражении на выборах в I и II Думы, куда А. И. Гучков избран не был. Лишь в 1907 г., после изменения избирательного закона в результате «третьеиюньского переворота», он попадает в Таврический дворец по первой курии Москвы. К этому времени Александр Иванович был уже убежденным приверженцем столыпинской программы обновления России путем реформирования сверху общественно-политических институтов и хозяйственных структур. Он ясно видел, что «для создания социального мира надо поднять материальное благосостояние народных масс»{240}.

Между премьером и А. И. Гучковым существовали уже и довольно близкие отношения. Познакомились они лично в день открытия I Государственной думы 27 апреля 1906 г. в доме А. А. Столыпина, петербургского журналиста и брата новоиспеченного министра внутренних дел (П. А. Столыпин занял пост главы этого министерства 26 апреля). Между двумя политиками сразу же возникла «дружеская приязнь». Они часто встречались в неофициальной обстановке, обсуждали текущие политические вопросы, вырабатывали совместную тактику, обменивались письмами. Добрые воспоминания о П. А. Столыпине А. И. Гучков сохранил до конца своих дней.

Летом 1907 г. премьер предложил А. И. Гучкову, избранному к тому времени при его поддержке в Государственный совет, стать членом кабинета в качестве министра торговли и промышленности (первое предложение подобного рода было сделано еще в конце 1905 г. тогдашним главой правительства С. Ю. Витте). Однако столыпинским министром А. И. Гучков не стал, так как поставил условия, которые сочли неприемлемыми в Царском Селе (объявление программы деятельности кабинета и некоторые персональные изменения на министерских постах).

Как глава крупнейшей думской фракции, лидер октябристов всемерно старался организовать поддержку политики, кабинета. Однако довольно быстро осознал, что, с одной стороны, истинного примирения в стране не происходит, а с другой — что глава правительства не является действительным главой исполнительной власти, он всего лишь «отблеск ее». Выступая в 1917 г. перед следственной комиссией Временного правительства, А. И. Гучков довольно подробно обрисовал свое понимание причин поражения П. А. Столыпина и его курса, ознаменовавших и крах собственных надежд на успех реформирования монархии.

«Не может быть сомнения в том, — заявил он, — что правительство, даже в лице Столыпина, хотя оно и расходилось с требованиями радикальных кругов русского общества, все-таки ставило себе задачи, и если бы эти задачи были разрешена в том смысле, как оно себе их ставило, они привели бы к значительным улучшениям в нашем государственном и хозяйственном строе. Но здесь точно так же мы замечаем ту же борьбу закулисных влияний с видимыми носителями власти, и по мере того, как страх перед переворотом отходил в область истории, крепнут и растут эти элементы реакции. Здесь определяются как бы три гнезда реакционных сил: во-первых, камарилья (придворные сферы); во-вторых, группа бюрократов, которые устроились в виде правого крыла в Государственном совете, и, в-третьих, находящиеся уже вне законодательных учреждений и пребывающие в общественных кругах, так называемое объединенное дворянство»{241}.

Перечисленные три «гнезда реакции» стали объектом беспощадной гучковской критики. Хотя подобные выступления он всегда тщательно готовил, они были полны высокого эмоционального накала, выдававшего и семейный темперамент, и искреннюю обеспокоенность за судьбу Российской империи. Понятия «Россия» и «Российская империя» для него были неразрывны. Он неоднократно повторял, что любовь к России всю жизнь была для него религией{242}. Этой вере был предан до конца, ей приносил в жертву и свое спокойствие, силы, и, казалось, существовавшее политическое благополучие. По сути дела не было ни одного ведомства, института или значительного политического события, которые остались вне поля его зрения. Работал он много и напряженно. Неделями не виделся с семьей. «Благо России» занимал о целиком его: ум и сердце, а окружающая действительность постоянно возмущала, навевала самые грустные мысли, которыми он часто делился с женой. Вот, например, его письмо от 4 августа 1906 г.: «Голубушка Маша! Так тяжело на душе, что и сказать нельзя. Петербургские, или вернее Петергофские, впечатления совсем доконали меня. Никакого просвета, никакой надежды в ближайшем будущем. Мы идем навстречу еще более тяжелым потрясениям. И что еще вносит некоторое примирительное чувство, так это сознание, что невинных нет, что все жертвы готовящейся катастрофы несут в себе свою вину, что совершается великий акт исторической справедливости. Действительно, жаль отдельных лиц, до боли жаль, и не жаль всю совокупность этих лиц, целые классы, весь строй…»{243}.

После майского съезда в 1905 г. земских и городских деятелей Николай II пригласил А. И. Гучкова к себе для беседы, длившейся несколько часов. Сам факт подобной аудиенции свидетельствовал о том, что у царя вызвала симпатию общественная позиция московского гласного. Недавно вернувшийся с полей сражений А. И. Гучков рассказал о положении дел на фронте и о характере настроений в обществе, призвал государя согласиться на созыв народных представителей. Интересно, что в ноябре 1905 г. на встрече с Н. И. Гучковым, избранным московским городским головой, царь заметил: «Ваш брат был у нас и хотя он нам говорил про конституцию, но он нам очень понравился»{244}. Однако уже при первой встрече, на которой присутствовала и императрица, Александра Ивановича «тяжело поразило» спокойствие собеседника. «Цусима, поражение, совсем кажется, мало надежды на успех, много погибло моряков, — все это слушал с интересом, но это его не захватывало. Внутренней трагедии не было»{245}. Лидер октябристов со временем осознал, что Романовы ведут страну к революционному взрыву, исход которого предсказать невозможно. Но это было позже. Пока же он восклицал с думской трибуны: «Наш первый долг — говорить правду Верховному вождю»{246}.

В откровенности Александру Ивановичу отказать было нельзя, и он довольно быстро нажил себе влиятельнейших врагов в «сферах». В ноябре 1908 г. он бросил вызов правящей камарилье, и его имя загремело по всей России: произнес неслыханную в Таврическом дворце речь, посвященную ближайшим царским родственникам — великим князьям. Непосредственным поводом к выступлению послужило обсуждение сметы военного министерства. Еще свежи были в памяти боль и стыд за проигранную войну. Анализируя неудачи, А. И. Гучков видел одну из главных причин этих неудач в плохой организации армии, где на ключевых постах часто находились люди, деятельность которых контролировать было нельзя. Назвав поименно ряд ближайших родственников царя, он заявил: «Если мы считаем и даже обязаны обратиться к народу, к стране и требовать от них тяжелых жертв на дело этой обороны, то мы вправе обратиться к тем немногим безответственным лицам, от которых мы должны потребовать только всего — отказа от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия, которые связаны с теми постами, которые они занимают. Этой жертвы мы вправе от них ждать»{247}.

Правящие круги испытали потрясение. И через несколько лет двоюродный брат Николая II запишет в дневнике, что «выступление Гучкова памятно всем»{248}. Действительно, кто бы мог подумать, что такой воспитанный, благородный и преданный тропу человек (Николай II счел необходимым поздравить его с избранием в III Думу), способен нанести подобный удар. В то время царь находился в Ревеле на встрече с английским королем Эдуардом VII, где присутствовал и П. А. Столыпин, сказавший затем А. И. Гучкову: «Что вы наделали! Государь возмущен вашей речью», хотя и добавил от себя: «По существу я с вами совершенно согласен»{249}. С этого времени симпатии к Александру Ивановичу в Царском Селе начинают исчезать. Сначала в нем видят лишь недоброжелателя, а затем — заклятого врага трона и династии. Этому, конечно же, способствовала прямота и, так сказать, конкретная адресность его критики.