Есть предположение, что Львов, Некрасов, Терещенко и особенно Керенский не могли активно отстаивать свои миролюбивые позиции, поскольку были связаны с масонскими ложами в России, подчиненными, в свою очередь, французским масонским организациям. Однако как бы ни решался вопрос о принадлежности Львова к масонам, суть дела была не в этом. Прав В. И. Ленин, который писал в тот период времени о том, что Гучковы, Милюковы, Львовы — даже если бы все они были лично ангелами добродетели, бескорыстия и любви к людям, — являются представителями, вождями, выборными класса капиталистов, а этот класс заинтересован в захватной грабительской политике. Этот класс миллиарды вложил «в войну» и сотни миллионов наживает «на войне» и аннексиях, т. е. на насильственном подчинении или на насильственном присоединении чужих народностей{473}.
Буржуазные газеты на Западе и в Америке на все лады расхваливали князя Львова, чтобы сохранить в его лице сторонника строгого выполнения Россией его союзнических обязательств. Уже в первую неделю марта его посетили послы всех союзнических держав, а французский посол Рибо в самом начале своей приветственной речи, обращаясь к Львову, заявил: «Доверие, выраженное Вам русским народом, является счастливым предзнаменованием общей для нас твердой решимости довести войну до победного конца»{474}. 26 марта 1917 г. Временное правительство за подписью Г. Е. Львова опубликовало постановление о предоставлении министру финансов полномочий для выпуска военного Займа свободы 1917 г, который объявлялся «актом гражданского долга, спасения родины и революции». В обращении же к населению правительство твердо заявило, что оно будет свято выполнять все заключенные с союзниками договоры и призывало сплотиться для защиты «обновленного строя и свободы от внешнего врага», хотя эти призывы находились в вопиющем противоречии с настроениями уставших от войны рабочих и крестьян, в сознании которых революция связывалась с надеждой на мир.
25 марта 1917 г. временным правительством был принят важный закон о хлебной монополии, по которому весь хлеб по твердым ценам передавался в распоряжение государства. В случае обнаружения скрытых хлебных запасов они отчуждались по половинной цене. Для заведования продовольственным делом учреждались продовольственные комитеты. В другое время это постановление могло бы быть встречено народом с энтузиазмом. Но в накаленной политической атмосфере весны 1917 г., когда лозунг «Хлеба!» связывался в сознании масс с требованием земли, такое решение было всего лишь полумерой. Но Временное правительство не пошло навстречу чаяниям трудового крестьянства. Владения бывшего императора были, правда, конфискованы, по имения десятков тысяч помещиков, на которые с вожделением смотрели миллионы крестьян, оставались в полной неприкосновенности. Между тем каждый день промедления с решением вопроса о земле грозил взрывом крестьянского движения. Полностью доверившись министру земледелия А. И. Шингареву, Львов одобрил составленный им проект «Воззвания о земле». В нем признавалась необходимость проведения земельной реформы, однако самочинные захваты строго осуждались как противозаконные. Телеграмма от 13 апреля 1917 г. за подписью Г. Е. Львова предписывала комиссарам Временного правительства принимать любые меры, которые они считают нужными, чтобы пресечь в деревнях насилия{475}.
Игнорировало Временное правительство и требования рабочих об установлении 8-часового рабочего дня, а также о повышении заработной платы. Оно предпочитало, чтобы эти вопросы рассматривались тогда, когда страна «остынет от революции». Между тем инфляция больно ударила по рабочим. Несмотря на рост поминальной заработной платы (до 260 % к началу 1917 г. в Петрограде), реальная заработная плата снизилась по сравнению с довоенным уровнем примерно на треть из-за огромного роста цен на предметы первой необходимости{476}. Как орган имущих классов Временное правительство препятствовало и другим коренным преобразованиям, пренебрегало интересами простых людей труда.
Кабинет Львова начал свою деятельность в условиях двоевластия, когда рядом с ним возникли созданные революционным творчеством масс и быстро набиравшие силу Советы. Теряя доверие к Временному правительству, народ видел в Советах институты подлинного народовластия, способные удовлетворить его насущные требования. Эту уверенность поддерживали в народе большевики, раскрывавшие классовую сущность Временного правительства и готовившие народ к переходу власти в руки Советов.
Львов, напротив, считал Советы лишь «досадной помехой» своей деятельности на посту премьера. Он не отказывался лавировать и искать выход из весьма сложного положения, которое ему уготовила жизнь. Так, например, Львов считал обязательным постоянное общение министров с народом, чтобы разъяснять ему тактику Временного правительства. В интервью журналистам во второй половине марта 1917 г. Львов высказал решительный протест против растущего вмешательства Советов в функции правительства, заявив при этом о своей искренней преданности народу{477}. Размышляя по поводу политической обстановки в стране, Львов впадал иногда в мрачное настроение, но вначале оно быстро сменялось в нем оптимизмом, верой в то, что «все наладится, все образуется, только мудрости народной надо предоставить по-своему определить судьбу России»{478}.
Те, кто наблюдал работу правительства Львова, отмечали его особое отношение к А. Ф. Керенскому, похожее «па какое-то робкое заискивание». Бросалось в глаза, что на время отъезда премьер-министра из Петрограда своим заместителем он всегда оставлял Керенского. Есть предположение, что последний, став секретарем масонского Верховного совета русских лож, имел какую-то власть над Львовым как рядовым масоном. Однако документально это не доказано. Вполне возможно и другое: в Керенском Львов видел напористого, энергичного человека, тесно связанного с Петроградским Советом и потому необходимого ему для улаживания конфликтов и принятия компромиссных решений. Адвокат Н. П. Карбачевский вспоминал, что, когда он откровенно «высказал Львову свое нелицеприятное мнение о Керенском, тот заметив: «Вы хорошо его знаете, ведь он из вашего адвокатского круга… Вы верно судите: он был на месте со своим истерическим пафосом только тогда, когда нужно было разрушать. Теперь задача куда труднее… Теперь и без того кругом истерика, ее врачевать надо, а не разжигать»{479}.
Однако Львов не удержался на позиции врачевателя. Назревавший после Февральской революции разрыв между политикой правительства и чаяниями широких трудящихся масс проявился открыто уже в апреле 1917 г., когда в Петрограде тысячи рабочих, солдат и матросов со знаменами и транспарантами, на которых было написано: «Долой Милюкова!», «Долой политику аннексий!», «Долой Временное правительство!», «Вся власть Советам!» — вышли на антивоенные демонстрации. Увидев огромное скопление народа с революционными лозунгами, Львов сказал журналистам: «До сих пор Временное правительство встречало неизменную поддержку со стороны руководящего органа Советов рабочих и солдатских депутатов. Последние две недели отношения эти изменились. Временное правительство взято под подозрение. При таких условиях оно не имеет никакой возможности управлять государством, так как в атмосфере недоверия и недовольства трудно что-либо сделать. При таких условиях лучше всего Временному правительству уйти. Оно слишком хорошо сознает лежащую на нем ответственность перед родиной и во имя ее блага готово сейчас же уйти в отставку, если это необходимо»{480}.