1867 г. — поистине счастливый год в жизни Воронцова-Дашкова. Он женится на Елизавете Андреевне (Лили) Шуваловой, внучке первого кавказского наместника кн. Михаила Семеновича Воронцова, приходившегося Иллариону Ивановичу троюродным дядей, — вот так вновь соединились две ветви Воронцовых.
В семье Воронцовых более чем благожелательно отнеслись к сватовству Воронцова-Дашкова. «Княгиня (Елизавета Ксаверьевна. — Д. И-З.) уж чересчур без меры радуется выходу замуж своей внучки Шуваловой за графа Воронцова-Дашкова», — писал в своих воспоминаниях личный врач покойного М. С. Воронцова Э. С. Андреевский{73}.
Мать Елизаветы Андреевны, Софья Михайловна Воронцова (1825–1879), по существующей в пушкиноведении гипотезе — дочь Пушкина, которой предположительно было посвящено стихотворение поэта «Прощай, о милое дитя, я не скажу тебе причины…»{74}.
Отец, гр. Андрей Павлович Шувалов (1816–1876), также происходил из старинного русского рода, сын видного военного деятеля и дипломата Павла Андреевича. Воспитывался у М. М. Сперанского, официального опекуна братьев Шуваловых. А. П. Шувалов служил вместе с Лермонтовым, имел общий круг знакомых, был участником «Кружка шестнадцати». Современники считали, что в образе Печорина были воплощены некоторые черты характера Шувалова, и находили даже их портретное сходство{75}.
Граф А. П. Шувалов известен своими либеральными воззрениями, так сказать «аннибал либерализма». До сих пор не выяснены причины его кавказской ссылки{76}. И вновь, в год замужества дочери, он получает приказ в трехдневный срок покинуть Петербург, в связи с «опасным либерализмом». Как сообщает об этом язвительный и в целом недоброжелательный, но близкий к дому невесты Э. С. Андреевский, пришлось ускорить венчание, которое было «скоропалительным»{77}.
Дело же заключалось в том, что он выступил в Петербургском земском собрании 1867 г. с резкой критикой одного из законов, ограничивавших права земств. По предложению Шувалова принимается решение ходатайствовать перед правительством о более гласном обсуждении вопросов, затронутых этим законом. «На это ходатайство, — писал В. И. Ленин, — правительство отвечает закрытием петербургских земских учреждений и репрессиями…», в числе коих была и высылка гр. Шувалова в Париж{78}. Таков тесть Воронцова-Дашкова.
В 1873 г. Илларион Иванович назначается командиром 2-й бригады первой гвардейской кавалерийской дивизии, а в следующем году — начальником штаба гвардейского корпуса, командиром которого состоял цесаревич Александр Александрович. Воронцов-Дашков с сожалением расстается с первой гвардейской дивизией, но утешается тем, что цесаревич будет рядом. «Со дня рождения, — пишет он в письме к Александру Александровичу, — считаюсь я в первой дивизии, в рядах Ваших я начал служебное поприще и горжусь тем, что навсегда останусь считаться товарищем Вашим»{79}. Действительно, он был до конца предан будущему императору Александру Ш. Их связывали короткие отношения, Воронцов-Дашков был, что называется, его конфидентом, о чем, в частности, свидетельствуют сохранившиеся письма{80}.
Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., с самого ее начала ему было поручено стать во главе гвардейского корпуса. Он мобилизовал гвардию, лично участвовал в разведках, готовил войска к бою, как неожиданно из главной квартиры последовало распоряжение о командировании его в Рущукский отряд, во главе которого был поставлен наследник Александр Александрович{81}. Приказом от 5 июля 1877 г. генерал-адъютант Воронцов-Дашков назначается начальником всей кавалерии отряда (за исключением казачьих войск){82}.
Он принимает участие в ряде военных операций, доводит первые эшелоны гвардии до Плевны{83}. За боевые заслуги Воронцов получает орден Белого Орла с мечами{84}, по вскоре заболевает и покидает армию. В. С. Кривенко, много знавший о нем, со слов самого Воронцова связывал его болезнь с тем, что назначение в кавалерию Рущукского отряда было воспринято Воронцовым-Дашковым как несправедливое понижение в должности, укол его самолюбию: «Искусно занесенный удар больно отозвался на графе. Он вскоре действительно заболел и должен был уехать лечиться»{85}.
Блестящая карьера Воронцова-Дашкова, близость к цесаревичу не всем пришлись по вкусу.
Воронцов-Дашков принадлежал к партии цесаревича и должен был стать жертвой сложных взаимоотношений последнего с великим князем Николаем Николаевичем, главнокомандующим армией. Дело в том, что перевод цесаревича с должности начальника гвардейского корпуса, где Воронцов-Дашков был начальником штаба, в Рущукский отряд также рассматривался как понижение.
Отголоски этого события мы находим и в его письмах, адресованных цесаревичу. Воронцов лечится за границей, венские врачи обещают поправить его здоровье за неделю, с ним жена, которая скрашивает его вынужденную бездеятельность. Он следит за ходом военных, действий, систематически пишет Александру Александровичу, шлет наилучшие пожелания «от старого Гусара старому Шефу», поздравляет с Шипкой, Плевной: «Ура! Плевно взято. Душевно поздравляю Ваше Высочество и воображаю, какой у Вас и во всей армии восторг. Что за несчастие, что нога не позволяет быть около Вас! Много горя, слез и разочарований соединено с именем Плевна, и дай Бог этому горю забыться поскорее, но не дай Бог, чтобы когда-нибудь были забыты Плевенские уроки».
Желая, по-видимому, как-то смягчить обиду, цесаревич представляет Воронцова-Дашкова на должность начальника 2-й гвардейской пехотной дивизии с оставлением в прежних должностях. Граф отвечает ему из По-во-Томниковского имения: «Позвольте мне Вас искренне благодарить за представление; я в нем вижу Ваше доброе ко мне расположение и желание иметь около себя; вот что мне особенно дорого. Я в этот год (1878. — Д. И.-З.) сильно изменился и многое мне послужило хорошим уроком, честолюбие во мне убили, осталось только желание быть посильно полезным тем, кого люблю, если смогу к чему-нибудь пригодиться Вашему Высочеству — буду счастлив»{86}.
В 1878–1879 гг. Воронцов-Дашков много времени проводит в своем тамбовском имении — Ново-Томпиково. Это время вынужденного досуга. Он много занимается хозяйством, присматривается к окружающей его жизни, следит за развитием политической ситуации в стране.
Нужно сказать, что Ново-Томниково занимало особое место в жизни Воронцова-Дашкова. Он предпочитал его всем другим своим многочисленным имениям и поездкам за границу. При первой возможности уезжал туда, не изменив этой привязанности и тогда, когда стал одним из видных деятелей России. Кривенко, посетивший его однажды в Гамбурге на вилле «Imperial», куда он был послан по рекомендации врачей, услышал от Воронцова-Дашкова: «Лучше Томникова нет курорта». Он «любил здешнее приволье, любил широкий простор русских нескончаемых полей, заливных лугов и дремучих лесов. В представлении графа ни морские виды, ни швейцарские ландшафты не могли выдержать сравнения с родной ему русской черноземно-степной стихией, навевающей неизъяснимую чарующую прелесть»{87}. Если к этому прибавить его страсть к охоте и лошадям, то его привязанность станет еще более понятной.
Многое из того, что пришлось наблюдать Воронцову-Дашкову в деревне, он описывает в своих систематических корреспонденциях Александру Александровичу, называя их своими «тамбовскими рассказами»{88}.
Для России наступили тяжелые времена. В конце 70-х годов в стране резко обостряется политическая обстановка. Растет революционное движение… Самодержавная власть переживает кризис. Усиление политической реакции активизирует борьбу народников. Основным орудием борьбы народников («Народной воли») становится террор.