Каждую ночь князь под влиянием скорби (или угрызений совести) поднимался с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны. Спальники с трудом могли уложить его на постель, разостланную на полу (таким образом он затем успокаивался, воспрянув духом и снова овладев собой). Однако некоторые не переставали обдумывать разные варианты, кто же, наконец, мог бы быть наследником, если бы что-нибудь случилось с Федором, так как не было из этого рода другого [наследника] и 30 лет оставалось свободным место конюшего, которому эта власть могла быть передана (как наместнику)[173].
После смерти Ивана князь, отдаваясь слезам, одетый в полный траур, приказал тем послам, которые отправлялись вместе со мной к вашему святейшеству, не выдавать другой одежды, кроме черной, хотя и шелковой. Во всем его царстве (и особенно при дворе) тот же вид, заупокойная служба, корона снята, и, если кто-нибудь блистал другой одеждой, едва ли она была великолепной.
Во все монастыри он разослал много денег на спасение души сына. Кроме того, с Ахматом, не то турецким послом, не то наместником[174], который был в Москве в течение трех лет, потому что войско польского короля [всюду] бродило и дороги для возвращения были небезопасны, он послал двух московитов к патриархам и в восточные монастыри, дав им по 10 тысяч рублей (рубль ценится немного больше двух крон) на раздачу милостыни и чтобы получить утешение по смерти сына. Ведь каждые три года к ним же на Восток он посылает деньги[175], так как русские там почерпнули в старину знакомство с греческой верой, которую имеют и сейчас, хотя уже во многом [с ней] расходятся.
СПОСОБ ПРИЕМА ПОСЛОВ В МОСКОВИИ И ОБРАЩЕНИЯ С НИМИ
Рассказ Герберштейна о приеме чужеземных послов у московского князя достоверен, но относится к более ранним временам[176].
Нам, кроме всего прочего, разрешили также посетить крепости Смоленска и Новгорода, где в знак величайшего уважения нас встретили залпами больших пушек.
Говорят, что не всегда это было принято по отношению к другим послам, прибывавшим к их государю.
Приказано было также сначала епископу смоленскому, а затем архиепископу новгородскому во время пребывания в Смоленске и Новгороде доставлять нам обильнейшее угощение по обычаю этого народа. Сами же епископы просили нас оказать им честь присутствовать на богослужениях, которые они совершали в ярко освещенных и пышно разубранных по приказу государя храмах[177].
Мало того, сам государь, собрав в Москве на обширной площади тысяч 5 народа, чтобы придать этому событию больше блеска и величия, сошел из своего дворца с боярами и приближёнными (впереди шли священники, неся икону пресвятой богородицы), чтобы отвести нас в храм[178]. Там он приказал приготовить почетное место, откуда мы могли бы видеть церемонию их богослужения. Но мы по некоторым соображениям не захотели ни присутствовать на богослужениях, совершаемых их епископами (если их можно назвать епископами), ни войти в храм вместе с московитом. А так как мы смело отказались от этого перед лицом государя и великого множества народа, кое-кто стал думать, что с нами будет. Многие московиты стали колебаться в своем слишком высоком мнении о собственной религии. Соображения, которые мы тогда ему публично высказали, и причины отказа мы изложили в другом сочинении[179]. Главная причина заключалась в том, чтобы не создавать впечатления, будто бы посланец вашего святейшества все это одобряет и оказывает почтение и благоговение епископам, не утвержденным апостольским престолом. Государь и все остальные имеют обыкновение прикладываться к их руке, низко склонив голову к земле. Великий князь вызвал шесть епископов, не считая митрополита, как для богослужения, так и для беседы со мной о религии. Однако, получив наше сочинение, которое государь еще раньше просил при всех у меня, о различии между католической верой и русскими догматами, они не сказали ни слова. Только один из них, архиепископ ростовский, все одобрил, был сослан в изгнание, лишен сана и умер более счастливый, чем те, кто пережил его[180]. На трех пышных пирах, куда государь приглашал меня вместе со всеми моими людьми и в первый, и во второй приезд, всё было обставлено с царским великолепием. Кроме продовольствия и средств на прожитие, которые доставлялись нам в достаточном количестве по его приказанию приставами (это слово обозначает знатных людей, приставляемых к послам, и значит приблизительно «привязанный»), он посылал нам каждый день кушанья со своего стола.
173
После казни конюшего Ивана Петровича Челяднина в 1567 г. должность эта при дворе Ивана Грозного оставалась незанятой.
175
См.: Каптерев Н. Ф. Характер отношений России к православному востоку в XVI—XVII столетиях. Серг. Посад, 1914, с. 142.
177
На самом же деле смоленскому епископу Сильвестру было приказано: «...а будет станет проситься к тебе в церковь соборную, ты б сему велел отказать, что ему у тебя в церкви быти не вместно и от нас к тебе в том указу нет». — ПДС, т. X, с. 386. В Смоленске произошел курьез: переводчик Поссевино перепутал «обед» с «обедней» и приглашение на трапезу принял за приглашение на богослужение.— ДАИ, с. 392.
178
Речь идет о событии 4 марта 1582 г. См.: «Третью беседу о религии великого князя московского» (с. 84—87 перевода).
179
Capita, quibus Graeci et Rutheni a Latinis in rebus fidei dissenserunt. — Historiae Ruthenicae.., v. II, p. 316—322.
180
Речь идет о ростовском архиепископе Давиде. «Лета 7092 прийде из Риму от папы посол к Москве к государю о вере и егда собрашися вмести ежи бы против папина посла дати ответ, тогда ростовский архиепископ Давид ересь свою объяви. Государь же, дав ответ, папина посла отпусти. Потом же Давида ересь его изобличив, посла в монастырь под начал дондеже в чувство прийдет». Карамзин Н. М. История Государства Российского, т. 9. Спб., 1892, с. 239; Скрынников Р. Г. После опричнины. Л., 1975, с. 89.