За день до да назначенных переговоров с ним и его советниками, он присылал трех человек[181], а на следующий день рано утром — других в таком же количестве, и они объявляли, что немного позже мы увидим «ясные очи» великого царя. Таким образом мы были подготовлены. А через час приставы объявляли нам, что прибыли приближенные люди и некоторые советники государя. Они подъезжали почти к самому подворью[182] примерно с сотней конных людей, чтобы отвезти нас. Из них главные трое, сидя на лошадях и протянув руку, приветствовали меня от имени государя, и мы отправлялись в путь. По обеим сторонам дороги на протяжении почти 1000 шагов располагались дворцовые стрельцы в количестве около 1500 человек. После этого я входил во внутреннюю часть дворца, наполненную людьми, блистающими богатой одеждой и оружием, и меня приглашали сойти с коня. У нижних ступеней меня встречали бояре и отводили к государю. Сначала, пригласив меня сесть, он или сам беседовал со мной, или приказывал отвести меня в палату, где я должен был говорить с боярами. Иногда мы проводили там долгие часы, подробно говоря обо всем и часто до крайнего утомления. У них были свои переводчики, у меня — свои. Если я предлагал что-нибудь новое (что по ходу дела случалось часто), тотчас все они шли к государю, чтобы спросить ответа, который передавали в точности, не осмеливаясь обнаружить ничего своего. Мне нелегко было проследить за их словами, насколько правильно и, главное, точно повторяли они то, что я предлагал. Часто после обычных почестей, конные люди и бояре выезжали мне навстречу и приводили к государю. Бояре читали мне его ответ по написанному, разделив между собой чтение на большие куски, и только после этого передавали. Поэтому в течение двух месяцев, когда приходилось постоянно говорить с этим государем, и в течение пяти месяцев, пока я ездил туда и обратно и вел-переговоры с польским королем и послами польского короля и московского государя, я не получил о деле достаточно ясного представления. Только когда они собрали кое-что о старине из литовских, польских и московских дел, в которых подтверждается их точка зрения, они смело выдали их из архивов. Впоследствии из них я почерпнул немаловажные сведения для знакомства и обсуждения тамошних дел. Но так как из писем и документов, отосланных вашему святейшеству, это можно будет яснее понять, здесь достаточно об этом[183].
Лишь только до московского князя дошла весть о нашем прибытии, он немедленно послал нам, почти к границам своих владений, где мы разбили лагерь, всадников, лошадей, продовольствие и через своих гонцов охранную грамоту. Он дал нам 60 человек из своего окружения, которые при остановках готовы были оказывать нам всяческие услуги. Окруженные этими телохранителями, мы не могли без большой необходимости выйти из дому или послать куда-нибудь. Прислал он и лошадей в богатой упряжи, которых обычно дарят послам и на которых мы должны были ехать. Кроме того, он назначил для нашей свиты множество людей, татар и московитов, которые должны были обеспечить нам безопасный путь в лагерь польского короля, находящийся на расстоянии 600 миль, а позже выехать за пределы его владений. Всё это я правдиво описал в другом сочинении[184], и, думаю, этого здесь подробнее рассматривать не стоит. К большому нашему неудобству случалось, что московский князь по своей подозрительности не допускал к нам врачей во время болезни.
Как было сказано раньше, я оставил двух человек[185] у московского князя, пока сам ездил к польскому королю, чтобы они узнавали о состоянии дел и пытались, насколько возможно, внушить этому народу сколько-нибудь благочестия. Князь обещал мне в присутствии 100 знатных людей относиться к нашим людям так же, как и ко мне, если бы я остался. Однако им не было дано никакой возможности выходить, если не считать одного-двух раз. По приезде из Старицы в Москву их поместили в довольно тесной комнате. Они вынуждены были пользоваться одним и тем же местом как алтарем, где должны были молиться, как столом, где должны были писать и читать, и как местом, где должны были спать. У дверей постоянно находилась охрана, трое бояр и столько же простых людей. Имена их следующие: Сунебул, Куфара, Кудеяр, Куфара, Мирослав и Куроедов[186].
181
«... а пришлет до него Государь своих ближних людей Остафья Михайловича Пушкина да Федора Андреевича Писемского, да диака Посника Сулдешева». — ПДС, т. X, с. 264.
182
«... и февраля в 14 день папин посол к Москве, приехал, а стоял в Китайгороде на крестьянском на Иванове дворе Серкова». — ПДС, т. X, с. 259.
183
В Рим были отосланы I книга «Московии», законченная 29 сентября 1581 г., и донесение от 28 апреля 1582 г., изданное впоследствии под названием «Московское посольство».
186
В латинской транскрипции эти имена выглядят так: Sunebul, Chufara, Kudear, Miroslaw, Kuroedow.