Впрочем, "опорой" считать Антанту он мог с оговоркой. Практически кабинет не правил, т. е. не пользовался всей полнотой власти, ни одного дня. Первое, с чего начали союзники, — это демонтаж и вывоз германских военных сооружений и техники. Вообще союзники делали все, что им указывало их командование, так же поступала и Добрармия. Последняя особенно отличалась своей "независимостью" от штатского кабинета — офицеры ее нередко расстреливали арестованных, хотя правительство об этом ничего не знало. Так были казнены подпольщики у Семи Колодезей, а в Симферополе — весь состав правления Союза металлистов, только-только выпущенный С. Крымом из-под стражи.
Союзники отличались на другом поприще. Они возобновили прерванное с уходом немцев ограбление Крыма. Но если германские власти и солдаты основное внимание уделяли продовольствию, изымая его организованно, то новые защитники Крыма опустились до мелкого грабежа. Впрочем, их можно понять: крупные запасы зерна, вещевые склады и т. п. были давно опустошены кайзеровской армией. Поэтому англичане и французы кинулись добирать, что можно, у частных лиц в городах и особенно в глубинке, в беззащитной татарской деревне. И тут они не брезгали ничем, отбирая наличные деньги, пачки табаку, татарский скот, штаны, кольца, галоши, посуду, обувь и т. д. — полный список награбленного можно прочесть, например, в жалобе татар из дер. Джепар-Берды (Бунегин М.Ф., 1927, 205). Иногда, впрочем, жертвам платили: эфемерное правительство выпускало не менее эфемерные дензнаки, на одной стороне которых была карта Крыма, на другой — двуглавый орел (!). И все эти грабежи свершались с ведома и[410] согласия правительства, чей орган призывал не осуждать, а "благословлять" их как составную часть борьбы и "твердость в стремлении к единой России" (ТГ, 1919, №38).
Но это не спасало кабинет С. Крыма от обвинения в "излишней демократичности" — так выразился Деникин, узнав о протесте правительства против насильственной мобилизации. Впрочем, командующий несколько сгустил краски, указывая в феврале 1919 г., что его армия находилась в "невыносимых условиях безудержного развития внутри Крыма большевизма, поощряемого преступным попустительством Крымского правительства" (Винавер М.М., 1928, 208). С. Крым и его коллеги таких упреков не заслужили; другое дело, что подпольное движение действительно нередко велось почти целиком большевистскими группами; но мобилизация была сорвана самим населением. Оно упорно сохраняло отвращение к гражданской войне, не желая становиться ни на одну из сторон. Схожую позицию занимали и партии меньшевиков, кадетов и эсеров (ТГ, 1919, №38), поэтому обвинять в срыве мобилизации в Крыму только большевиков — несправедливо...
Вообще правительство С. Крыма, хотя и не было инициатором репрессий (вновь широко применявшихся, теперь уже антибольшевистскими силами), не пользовалось среди народа популярностью. Ни татары, ни другие сторонники демократии не могли примириться с властью, чей первый лозунг был "Долой татарское национальное самоуправление, долой двоевластие!".
С. Крыма поддерживало небольшое число наиболее реакционных мулл и мурзаков-монархистов, но Курултай в целом, не говоря уже о Милли-Фирке, стал в своей борьбе за интересы коренного населения в оппозицию к правительству. Миллифирковцы даже разработали антиправительственный программный документ "Положение о культурно-национальной автономии мусульман Крыма", резко расходившийся и с централизаторской, русификаторской политикой премьера, и с панисламистскими иллюзиями части татарской интеллигенции и духовенства. "Эпоха протекторатов закончилась, протекторат несовершенен и шовинистичен", — считали они, открыто становясь на прогрессивную платформу К. Ататюрка,[411] главы единственного тогда дружеского Советской России государства.
Весьма показательным было отношение Милли-Фирки в этот период к Советской власти. Партия признавала целесообразность восстановления Советов, но не форсированного движения к торжеству коммунизма. Советская власть признавалась оптимальной альтернативой развития в будущем, но лишь "как власть, представляющая право свободного самоопределения народов", как проводник социальных реформ, в том числе и земельной, в татарской деревне.
К сожалению, миллифирковцы не смогли провидеть дальнейшего развития "национального вопроса" в теории и практике большевиков грядущих лет. Впрочем, вряд ли их стоит упрекать в этом: тогда многие считали неудачным лишь первый опыт, верили в совершенствование Советской власти, не догадываясь, что она имманентно чревата террором. И миллифирковцы шли в народ, призывая бороться за Советскую власть.